Online video hd

Смотреть красотки видео

Официальный сайт rnns 24/7/365

Смотреть видео бесплатно

Независимая Литературная Премия 'Дебют'

Новости
Лауреаты
Дебют 2001
История
Документы
Люди о премии
Лица
Обратная связь
Фонд "Поколение"


Дебют 2001



Мозговой Дмитрий

“Полнокровные функции”

Если вы, друзья искусства, действительно хотите его спасти, то знайте, что дело заключается не только в этом стремлении, уже достойном похвал, но и в необходимости сообщить искусству его естественные, одному ему принадлежащие, полнокровные функции.


Р.Вагнер, "Искусство и революция"

Первый же удар моего ножа пробил скулу ответственного секретаря. Большинство секретарей были хищными суками, готовыми при удобном случае выпустить вам кишки. Услышав треск ломающихся костей, я попытался достать ее еще раз, но потерял равновесие и опрокинулся на стоящий перед ней стол. Это спасло мне жизнь. Уже ничего не соображая, она расстреляла всю обойму своего "Браунинга", и я слышал, как вонзались пули в рассыпающийся за моей спиной шкаф. Затем лопнула люстра, на меня посыпались стекло и куски отбитой с потолка штукатурки. Когда все стихло, я выглянул из-за стола и увидел подтекающую к моей ноге струйку крови.

С самого начала задание пошло черт знает как. Я должен был убить ее без всякого шума, так, чтобы посетители редакции не могли ничего заметить. Я должен был спрятать тело. Отволочь его, к примеру, в тот самый шкаф, одна из створок которого была теперь сорвана, а вторая раскачивалась на единственной уцелевшей петле.

К счастью, я все-таки попал в мозг - в противном случае в шкаф пришлось бы прятать меня. Нож все еще торчал в ее лице, и я принялся выкорчевывать его, схватившись обеими руками за рукоятку, наступив на шею трупа и откидываясь назад.

Френкель и Шкроб, ожидавшие моего сигнала, томились где-то внизу, поэтому мне требовалось спешить.

Я отволок тело к шкафу и, ткнувшись в него спиной, почувствовал, как на меня начинают валиться книги. Кажется, это был их архив, и подшивки журнала окрасились кровью распростершего руки тела. Я прекрасно знал, что может в них находиться: рассказы о педерастах (их писал Стефанович, который в большинстве случаев, как и я, предпочитал работать ножом - впрочем, это ему все же не помогло, и на одной из инсталляций кто-то успел полоснуть его по шее и вырвать кадык. По словам очевидцев, он метался из стороны в сторону, пытаясь сжать раскрывшуюся на шее рану, затем свалился и начал биться в судорогах, уже не вставал. Последнее, о чем он просил перед смертью, были перо и бумага; но все, что он успел написать, было несколько слов о покаянной Руси), исследование Симеона Полоцкого в качестве "опыта рефлексивной вербализации", несколько стихотворений, где все слова были заменены многоточиями (предисловие автора гласило, что это "бездны") и 24-страничный текст, озаглавленный "К вопросу о понимании: опыт исследования образа Богородицы" и состоящий из единственного словосочетания "паралитик и паралич", бесконечно повторяемого на всех страницах (это выглядело так - паралитик и паралич, паралитик и паралич, паралитик и паралич... и т.д.). Голоцван, написавший его, был застрелен в перестрелке с какой-то конкурирующей организацией полгода назад. Да, это был вполне модернистский журнал, и я находился здесь. В его сердце. В логове своего врага.

Город был поделен на сферы влияния разных литературных банд, и попадать в чужие районы, особенно без поддержки со стороны, было крайне опасно. Юго-Запад оккупировали создательницы женских романов, и мужикам туда не следовало соваться вообще. Ростоцкий, неизвестно как вырвавшийся оттуда, все же вернулся к нам. Впрочем, он постоянно бредил и, видимо, был потерян в качестве самостоятельного бойца. Концептуалисты и модернисты захватили весь центр, окружив периметр сетью сообщающихся окопов и превратив его в неприступную крепость. Авторы, специализировавшиеся в области политической сатиры и критики коммунистического режима, ранее настолько мощные, влиятельные и хорошо вооруженные, что казались непобедимыми, теперь вырождались и ютились в нескольких зданиях, граничащих с районом Сопротивления, и мы имели определенные виды на их территорию.

Я свистнул Шкробу и Френкелю, и они - оба в бронежилетах, в руках Шкроба одноразовый гранатомет, у Френкеля цепь (я говорил, что идти на такое дело с цепью по меньшей мере глупо, но он убедил Сопротивление, что владеет ей лучше всего. К тому же не нужен боезапас), как никогда походящие на выражение совести своего Отечества, ворвались ко мне. Теперь мы образовывали целую писательскую ячейку и, черт возьми, могли справиться с чем угодно.

Искусство - такая вещь, где без знания необходимых приемов самообороны не обойтись. Сегодняшнему автору необходимы крепкие кулаки, уравновешенность, доходящая в некоторых случаях до степени аутизма, умение стрелять, водить различную бронетехнику, сведения о расположении бомбоубежищ и готовность вмазать по яйцам своих идейных противников - если, конечно, у них есть яйца. Необходимы челюсти, способные размолоть все, что угодно, включая берцовые кости своих врагов, готовность давать задницу, луженый желудок, достаточно денег для устранения наиболее докучливых конкурентов; пронырливость, способность уворачиваться от рушащихся на твою голову бутылок из-под шампанского, способность душить, подставить, забить ногами. Ну а если ты вдобавок еще и пишешь, то это должно быть воспринято как дополнительное и способное пригодиться качество в твоем устрашающем арсенале.

Большинство действующих в городе банд формировалось на основе строжайшего подчинения рядовых бойцов руководителям соответствующих подразделений - террористического, по связям с общественностью и т.д. Впрочем, никто не мешал им считать себя свободными от внешних влияний. Некоторые и не могли поступать иначе, однако уличные бои всегда вносили в их мнение о себе необходимые коррективы. Общепринятым было деление задействованных в бандах писателей на несколько основных групп, начиная от юного дарования и заканчивая совестью нации. Соответственным образом возрастал и уровень требований, предъявляемых при изменении статуса претендента. Дарованию требовалось владеть ножом; деятель культуры вдобавок к этому должен был продемонстрировать достаточную точность при пользовании "Марголиным" и, разбежавшись, пробивать не менее четырех стен подряд толщиной 3 см каждая; для раскрученного толщина препятствия возрастала до 5 сантиметров, кроме того, он был обязан владеть любыми подручными средствами, "Стечкиным", ПМ и бензопилой. Необходимым условием для соответствия подобному званию являлся опыт работы в резидентуре и не менее трех заказных убийств, произведенных с использованием любого оружия (по желанию соискателя). Количество заказных убийств для лауреата возрастало до четырех, для заслуженного деятеля культуры - до восьми в сроки, определяемые как минимально необходимые для подобного рода действий.

Мы оттащили секретаря к шкафу и, вышвырнув оттуда все книги, кое-как прикрыли тело отходящими створками, привалив их для верности грудами каких-то фотоальбомов. Повернувшись, я наткнулся на обложку одного из них, озаглавленного "Лирический ассонанс: конструирование нового мироощущения". Этот альбом впервые был продемонстрирован на перфомансе, приуроченном к приобретению модернистами установок залпового огня. Его инициатором был Ефстафьев, писавший о проблемах российской глубинки и о чувствах, простых чувствах, владевших тамошними людьми. Он умер под пытками. Видимо, это были авангардисты, не рассчитавшие свои силы и в первый же день переломавшие ему ребра, одно из которых проткнуло легкое.

Разумеется, никто не заставлял бойцов сколачивать собственные группы поддержки. Это происходило стихийно, тем более что выживаемость в такой группе была достаточно велика. Мы постоянно валили попадающихся нам одиночек. Почему бы и нет? Если у возомнивших о себе черт знает что козлов не хватает денег на покупку дробовика, становится тем более непонятно, что они вообще делают в литературной среде. Впрочем, речь только о конкурентоспособности того либо иного продукта. Шкроб, к примеру, вообще не может найти в этом смысла. Он действовал и продолжает действовать в собственном стиле - разумеется, с учетом мировоззренческих позиций и разработанных им методов выживания. Вещи, которые он находит, обыскивая труп, оседают в его уже битком набитой ими квартире. Все эти трофеи он с благоговением достает из ящиков письменного стола. "Ты только подумай, - говорит мне Шкроб, показывая фотографию, на которой он, опираясь ногой на поверженного Гершензона, целится из крупнокалиберного ружья в расположенную за пределами фотоснимка цель, - через секунду я первый раз в своей жизни сделал дуплет! Левый ствол, правый - ба-бах! Ерцев и Овчаренко падают как подкошенные! Хрясть! Овчаренко брызгает кровью, из карманов Ерцева вываливаются модернистские тексты!" Эту историю он готов рассказывать постоянно, и я ее слышал десяток раз. Он пишет проблемную книгу о переустройстве села, действие которой разворачивается на исконно русском пейзаже. Многолетняя литературная деятельность оставила на нем множество глубоких отметин. Его кадык - спусковой механизм "Марголина"; ручки постоянно шарят в воздухе, нащупывая образованные выстрелами турбулентности. Он родился в доисторическую эпоху, выйдя на свет с "Дягтеревым", протезами и методами интерпретации лингвистических бездн. Вместо лимфы в его сосудах собираются переработанные в кашицу репринтные издания символистов. Еще немного - и он превратится в одну из их неуклюжих метафор, настолько аморфную, что пули будут проходить через него, как сквозь жидкий кисель, не причиняя вреда. Впрочем, пока этого не случилось, ему приходится привыкать к протезам, слуховому аппарату, искусственному предсердию и постоянным проблемам с машинным маслом, поскольку шарнирные соединения протезов быстро ржавеют от периодически заливающей их крови конкурирующих деятелей культуры.

Другое дело Френкель. Он буквально пропитан интеллигентностью, которая распирает его изнутри, делая похожим на обученный проделывать несложные фокусы твердый шанкр. Он с печалью взирает на всю эту беготню, покачивая головой и бормоча при этом себе под нос. Он состоит из полупереваренного мяса, превратившегося в желе. Его книги довольно просты. Вам никогда не встретить там ни крутого траха, ни разборок, ни скотоложества. Там нет ни малейших аллитераций и никаких претензий. Вся его жизнь - одна чудовищная претензия, настолько эгоцентричная, что он имеет смелость прятать ее под маской нравственности. Он смотрит на вас с упоительной псевдомудростью, вросшей в его спинной мозг. Его глаза напоминают две склянки, до краев наполненные святой водой. В горле - хор малолетних кастратов, еще не забывших недавнего прошлого и иногда по привычке сующих руки промеж своих ног. Одно из главных действующих лиц в его книгах - разочарованный человек искусства, рефлексирующий, мучающийся, ностальгирующий без устали, пока не станет понятна связь его жизни с судьбами всей страны. Впрочем, подобный патриотизм, причем страдальческого, интеллигентского свойства, всегда был в моде, и ему грех жаловаться.

Методы Френкеля совершенно ясны. Вот рефлексирующий герой, наблюдающий, как за окном идет дождь (2 абзаца дождя, капли падают с крыши, стучат о жесть, вызывая в нем странную грусть, он вздыхает, идет к окну). Вот обыденные и остающиеся совершенно незамеченными слова ("Ты слышал? - Да, конечно. Но я не могу понять... - Странно, что все произошло именно так..." и т. д.), возведенные Френкелем в непонятный самому автору шифр от неизвестно чего. Наконец, судьбы России. Все, что в дальнейшем требуется от писателя - менять погодные условия и имена героев. Такие книги никто не читает, но считается, что они достаточно нравственны, чтобы претендовать на какую-либо заштатную премию.

Смеркалось, и мы не могли терять время зря. Шкроб лихорадочно расставлял капканы, Френкель, привязав к ручке двери гранату, перебирал станковый пулемет и пистолеты, найденные нами в редакции, я следил за улицей, поскольку конкуренты могли появиться в любой момент. Метрах в ста от того здания, где были мы, находилось еще несколько наших парней, чтобы прикрыть нас в случае чего-либо непредвиденного.

Неожиданно прогремел отдаленный взрыв. Здание покачнулось. Затем мы услышали звуки начавшейся перестрелки, и там, где находилась группа прикрытия, показался столб дыма.

- Парни, что-то не так, - сказал я, - возможно, придется сматываться.

- Подожди, - ответил Френкель, перещелкивая затвором и пытаясь определить на глаз, не сбит ли прицел, - я не для этого сюда шел, чтобы бросить все вот так и уйти.

- Модернисты могут быть лучше вооружены. И не забывайте, что мы здесь только для того, чтобы убить редактора.

- Посмотрим.

С этого момента события стали разворачиваться с нарастающей быстротой. На улицу въехал танк, затем еще один, уже горящий, я увидел перебегающих по кустам и двигающихся к редакции модернистов. Один из них волок переносную ракетную установку, и я похолодел от страха.

- Бери того, с установкой! - заорал я Шкробу. - Френкель, очередь! Бей же по ним, бей!

Теперь уже не возникало сомнений, что нас подставили. Ни для кого не секрет, что издательские отделы зачастую оказываются хорошо спланированными ловушками. Но мы-то были уверены, что сумеем их обойти, поэтому и расставляли капканы. Теперь ситуация коренным образом изменилась. Модернисты знали, что мы находимся здесь, и принялись палить по редакции из всех имеющихся стволов. Все, что нам оставалось - отбиваться, пока нас не перестреляют одного за другим. Мы открыли ураганный огонь, заставив наших врагов ненадолго задержать наступление. По счастью, Шкроб сразу же угодил в ракетную установку. Не совсем точно, но вполне достаточно, чтобы парня, который тащил ее, разнесло на куски. Мы видели, как разорвалась ракета и куски металла с воем полетели в разные стороны, сразив еще одного из нападавших. Все-таки начало было за нами. Модернисты рассыпались по улице и палили не переставая, так что теперь мы практически не могли высунуться, чтобы ответить.

- Ничего, - бормотал Шкроб, давая остыть пулемету и пригибая голову, на которую сыпались отлетающие куски штукатурки, куски обоев, побелка, какой-то мусор, - сюда им просто так не пробраться, и они это знают.

- У них есть танк, - напомнил я, - так что в любом случае они размажут наши мозги по стенке. А ведь я еще не дописал статью о гибели российской культуры.
Впрочем, мы всегда рисковали оставить наши книги незавершенными. Группа прикрытия, видимо, была уже уничтожена. Одного из тех парней я знал достаточно хорошо. Это был Гольцман, и неделю назад мы отбивались от конкурентов в какой-то паршивой библиотеке. В холле висел портрет зарезанного акмеистами Штраусмана; пока у него были силы писать, общественность не могла без волнения следить за его трагичной и противоречивой жизнью. Когда его резали, рука Штраусмана непроизвольно тянулась к перу.
- Все мы знали покойного Штраусмана (гул, топот ногами). А ведь он был не только наш соотечественник, наш брат. Он был честен с самим собой, и это не всем могло нравиться. И еще он был очень, очень талантлив. Талантлив во всем, понимаете?
Прокопович (обдолбанный, поперек живота "Узи", покачиваясь): Он был не только талантлив во всем, но и больше, чем во всем!
Зал: Бля-я-я-я-я-я!
- Вы знаете: Знаете, какие прекрасные стихи писал покойный. Все вы видели его одиночество, когда он выл их перед замершим в оцепенении залом. Вы помните его интонации. Но вам и в голову не придет представить, насколько верным, верным по-настоящему, он был другом!
- Бля-я-я-я-я-я!
- Однако и это еще не все! Он достиг Северного и Южного полюсов, взбирался на Эверест, уходил под воду, протестовал против ввода войск, умел танцевать, изготавливал самодельные взрывные устройства, мог поститься до пятнадцати и более дней, был экономен, безжалостен к тоталитаризму, говорил об одиночестве человека в современном социуме, был элегантен, не лишен вкуса, знал и любил землю, совмещал литературную деятельность с пахотными работами, тушил пожары, был на переднем крае науки!
- Бля-я-я-я-я-я!
- Писал музыку к детским утренникам, сочинял гимны, ставил мировые рекорды в подъеме тяжестей, автоспорте и прыжках в высоту, был либерален, выступал за неделимость страны, зарекомендовал себя хорошим отцом, педагогом-новатором, был начитан и неплохо стрелял!
- Бля-я-я-я-я-я!
- Был прекрасным хозяином, обладал завидным здоровьем, работал по восемнадцать часов в сутки, систематизировал области знания, был бессребреником, жертвовал на храмы, исполнял куплеты, помогал начинающим, консультировал правительство, сочувствовал ветеранам, ассистировал при операциях, спас несколько жизней и при необходимости мог заменить кормящую мать!
- Бля-я-я-я-я-я!
Возникает тень, иллюстрирующая слова докладчика, пишущая стихи, рисующая, поющая, делающая сальто-мортале, заглядывающая в душу, ни в чем не отказывающая, исполняющая фигуры кордебалета, демонстрирующая физическую силу, остроумие, любовь к детям, хождение на передних лапах, понимание команд "апорт!" и "фас!", преданность своей Родине, решение в уме математических задач. Исчезает, затем появляется снова, исполняет несколько номеров из варьете, кланяется, излагает план реформирования России (свист, шум в зале, несколько автоматных очередей).
Только теперь начинается настоящий угар. Свет мигает, бабы скидывают с себя пулеметные ленты, столы перевернуты, музыка переплетается со словами, я вскакиваю, но тут же теряю ориентацию и вместо того, чтобы попытаться завладеть приличным оружием, со всего размаху врезаюсь в палящего во все стороны авангардиста. Мы падаем и теперь катаемся по полу среди трупов, рецензий, шприцев, обломков мебели; я окончательно перестаю соображать, что к чему, срезанные выстрелами лампы взрываются с глухим звуком, где-то в полутемном зале продолжает орать нажравшаяся до умопомрачения переводчица: "То, что надо! Да! То, что надо! Ей-богу! Да! Да! Да!"; откуда-то сверху, размахивая руками, на нас обрушивается какой-то писатель, его удар настолько силен, что я едва успеваю рвануть головой в сторону, и нож застревает в полу, срезав мне часть щеки.
Я рвусь оттуда, сшибая столы, стрельба настолько оглушительна, что закладывает в ушах; все разжевывают, проглатывают, принимают в себя клубящийся в воздухе дым, голоса, сумерки, вой, наркоз, следствия и причины электрошока, кроме сверкающего своей лысиной педофила и еще одной художницы поблизости от меня - откинувшейся, плавающей в потоках музыки, пока ее горло не рассыплется каскадами багровых углей, оказавшись в бреду доведенного до крайней степени деперсонализации Гермеса, разваливающегося на составные части, двоящегося, рушащегося вниз, точно листва, и поднимающегося миллионами точно таких же лиц. Где-то все еще раздаются истеричные крики "То, что надо! Именно так! То, что надо!", я теряю всякое представление о том, где нахожусь и, схватив стул, начинаю крушить головы рубящих друг друга писателей, а педофил превращается в блуждающую звезду.
Нет! Это "Стечкин", выплевывающий фантасмагорические миры, вспышки из его дула плавают и отделяются от материнского организма, превращаясь в эфемерные и лишенные способности говорить фигуры, в андрогинов, полупрозрачных женщин, в созвездия, способные привести тебя в сказочную страну; я всаживаю всю обойму в живот Гольдберга, пока он, взмахнув руками и опрокидывая расставленные у стен стулья, мечется по комнате, рассыпая амфетамин и покосившиеся башни каких-то книг "Стечкин" превращается в тот указатель, следуя за которым, можно исполнить сокровеннейшие желания - разумеется, в том случае, если у вас хватит сил... По его стволу вместе с разгоняющими патрон продуктами горения пороха двигаются все призраки, все причины и следствия разваливающегося и вылетающего вместе с отработанной гильзой Времени, я разворачиваюсь и даю залп по плавающим в сумраке головам, а "Стечкин" выбрасывает гильзу за гильзой, и скачущий по его стволу свет оказывается дорогой в страну чудес, сотканную из галлюцинаций, дрожи в ногах, пота, блаженства, бешенства, первого поцелуя, а речь невнятна, как шепот умалишенного, шепот находящегося в горячке, пока "Стечкин" выворачивает наизнанку его лицо: В окружении пятен света, пока он странствует вместе с ними, разваливается, пока он: сходит с ума? Пророк и мечтатель, параноик и мученик, исповедующийся и бредящий, Гипнос и Бхагавати, калиброинтоксикация и калиброфобия, наркозатвор и галлюцинопатронник, плацебо и опьянение сном. Теперь?

Один из пытающихся выбить нас снайперов пользовался той же винтовкой, что и Гольцман. Видимо, потому я и вспомнил о нем, пригибая голову и отстреливаясь, когда плотность огня снижалась настолько, что можно было высунуться и валить нападавших наверняка.
Второй танк был не в счет. Он уже полыхал вовсю, и от находящихся там людей, вероятно, остались одни ошметки и шелуха. Из окон редакции простреливалась вся улица, и подобраться к нам было не так-то просто.
Первый танк, развернув пушку и выпустив клуб темного дыма, выстрелил в окно четвертого этажа. Мы находились на третьем. Я почувствовал, как дрогнуло здание, и рухнувшие в соседней комнате перекрытия этажей, щебень, взметнувшийся вверх, и превратившийся в пыль цемент почти засыпали нас. Потянуло гарью. Кажется, там начинался пожар. И если бы он разгорелся вовсю, нам стало бы совсем туго.
Следующий выстрел попал почти туда же, куда и первый. Шкроба отбросило к соседней стене, и теперь он лежал не двигаясь, хватая воздух полуоткрытым ртом. Кажется, модернистам действительно было плевать на здание, и они со всей серьезностью готовились вышибить нам мозги.
- Сейчас они пристреляются, - пробормотал Френкель, дав длинную очередь по прячущимся в тени танка писателям.
Я прекрасно понимал, что он имеет в виду. Им бы хватило одного удачного выстрела.
- Да, сейчас бы не помешала пара гранат, - продолжал он. - Какого черта! Вместо того, чтобы писать свою книгу, я должен стрелять по этим скотам. А ведь за моей спиной традиция серебряного и золотого века. Дух есть противопоставление бытию. Затем столыпинские вагоны и захлебывающаяся интонация поэтического письма. Настоенная на горечи... Понимаешь? Это сжимающее сердце сладкое чувство, и вся традиция российской поэзии... - теперь он стрелял не переставая, и пулемет заглушал слова.
Кравченко, пытающийся подползти к редакции, свалился с раздробленной двенадцатимиллиметровыми пулями головой. Я немного знал его. Он вел колонку в "Онтологическом гнозисе". На дефиле в честь годовщины крещения Руси он вырезал всю верхушку квартальника "Лингвистическая методология", помешавшегося в то время на театре абсурда и половых извращениях, а ведь они никогда не расставались с ножами. Да, это был настоящий властитель дум. Некоторые из его выводов, а именно об отсутствии универсальности используемого в бандах оружия, представлялись нам безупречными. К примеру, совершенно бессмысленно заставлять пользоваться кастетом или снайперской винтовкой Драгунова какого-либо вышедшего в тираж старого мудака. Снайперская винтовка подходит для писателей вроде Штраусмана, которые боятся вида распотрошенных тел. Напротив, кастет хорош для начинающего писателя, у которого нет опыта и не хватает денег для приобретения более надежной вещи. Также в комплект могут входить заточка, резиновая дубинка (любых типов), армейский либо другой проверенный в деле нож. Эффективно использовать резиновую дубинку может только достаточно сведущий человек. Для того, чтобы проломить ей, к примеру, носовую перегородку, не требуется много ума. А вот знать, как надо ей действовать, чтобы нанести как можно больше телесных повреждений и увечий, должен знать каждый, принимающийся за свою первую книгу. Для отмороженных авторов, готовых валить всех попадающихся им на пути, не беспокоясь о спонсорах, предшественниках, протеже и учителях, подойдут пистолеты-пулеметы "Клин", "Кедр" и "Кедр-Б", стреляющие 9-миллиметровыми патронами от "Макарова" с темпом стрельбы до 1200 выстр/мин, посредством которых можно класть около 6 редколлегий в час (редколл/час), а иногда, в зависимости от обстоятельств, и до одиннадцати полностью сформированных коллективов редакций (ред/час). К такому оружию требуется соответствующая защита, а именно универсальный бронежилет повышенной пулестойкости "Зубр" с дополнительными стальными и керамическими бронеэлементами. Заметим, что подобное вооружение подходит также и для раскрученных, но теряющих популярность авторов 35-50 лет, а кроме того, для женщин. Педерасты и представители андеграунда обычно выбирают боевые отравляющие вещества (фосген, зарин и др.) и помповые ружья. Впрочем, я бы не рекомендовал брать такое ружье на серьезный поэтический вечер. Необходимость перезаряжать его после каждого выстрела может в любой момент сыграть на руку вашим врагам. В случае разборок между лицами, входящими в учредительный совет какой-либо премии, а также для авторов, официально названных претендентами на ее вручение, отлично зарекомендовал себя АКМ и 40-миллиметровые подствольные гранатометы ГП-25 и ГП-30 (с измененной конструкцией прицела), предназначенные для борьбы с крупными скоплениями живой силы (на выставках, авторских вечерах и т. д.). В зависимости от местонахождения литераторов, относительно которых имеется поставленная боевая задача, писатель может вести стрельбу из следующих положений: лежа с упора; с колена; стоя с плеча и, наконец, из-под руки, с упором приклада в землю.
- Странно... Почему они не стреляют? - сказал Шкроб, имея в виду остановившийся у соседнего здания танк.
Это действительно было странно. Возможно, они потратили весь свой боезапас на группу прикрытия, и тогда осада могла затянуться на неопределенное время. Все подходы к редакции простреливались, и подобраться к нам было не так-то просто.
Мы продолжали поливать огнем все доступное нам пространство. Я видел, как в доме напротив лопались стекла, но засевший там снайпер успел прострелить Шкробу руку, пока мы все-таки не выбили его и он, теряя свое оружие, не рухнул на мостовую.
Боезапас танка иссяк. Теперь в этом не было никаких сомнений, и все-таки мы проигрывали. Деятели культуры лезли изо всех щелей, как тараканы. Казалось, им не будет конца. Рукав Шкроба уже пропитался кровью, наши силы таяли, и мы были заперты здесь, как в ловушке. Осаждающим нас писателям достаточно было послать за помощью, и тогда бы они действительно добрались до нас. Однако у модернистов, вероятно, имелись другие планы. Послышался рев; до этого не принимающий участия в бою танк двинулся на таран, и мы в который раз почувствовали, как начинает шататься здание. Он попросту пробил стену, и, обрушившись, она завалила его грудами мусора. Теперь он буксовал где-то там, внизу, и модернисты, воспользовавшись воцарившейся суматохой, снова пошли на приступ. Отделяющая нас от улицы часть стены превратилась в зубчатые обломки. Спрятаться за ними от огня восьми или девяти автоматов было попросту невозможно, и мы сразу рванули вниз.
Стены еще качались, и продолжающий буксовать танк обдавал нас клубами дыма. Шиндлер, пытающийся преградить нам дорогу (на вручении ежегодной премии ему чуть не размозжили голову подаренной статуэткой; по словам присутствующих, там стоял настоящий бардак: сохранившие более или менее пристойный вид посетители, расходясь и смывая кровь, застегивая ширинки, стирая ленты свисающих с губ рвотных масс, перезаряжая свое оружие и размахивая томиками Ахматовой, были встречены огнем постсимволистов и в большинстве своем полегли прямо там, у выхода, все-таки не успев застегнуть штаны), был срезан очередью из моего пулемета, и я швырнул его в лицо следующему писателю, поскольку бегство происходило в такой спешке, что мы не могли захватить достаточное количество боеприпасов. Груды мусора в холле, танк и разрушенная стена почти заваливали проход, и теперь мы бились врукопашную. Только сейчас я понял, насколько прав оказался Френкель, когда брал свою цепь. Она ходила взад и вперед, разрубая воздух с едва слышным свистом. Мы продолжали рваться к выходу, ломая кости, раскраивая черепа, скользя по расплескавшейся на цементе крови.
Да, это было настоящее празднество разума. Мы орали как резаные, уже не понимая, что делаем, кто мы, откуда, куда идем. Удар приклада сломал мне два или три ребра, но я не чувствовал боли. Я видел, как Шкроб исчез под грудой навалившихся на него тел, и снова рванулся к выходу. Френкель сцепился с Гляйзером, и теперь они катались по полу. Гляйзер еще дышал и отворачивался, поэтому приходилось, вцепившись в клочья его окровавленных щек, переворачивать то, что осталось от разорванного лица. Следующий удар Френкеля был не совсем удачен. Он бил его найденным на полу куском арматуры, и стальной прут вогнал в переносицу Гляйзера большой палец его руки, однако он, не заметив этого, продолжал бить до тех пор, пока не разрубил челюсть, носовую раковину и теменную кость.
На улице творилось нечто невообразимое. Стемнело, и темнота разрывалась вспышками беспорядочных автоматных очередей. Мы свернули в какую-то подворотню. Наши преследователи, рассыпавшись длинной цепью, обшаривали соседние здания, и все, что мы могли успеть - немного перевести дух. Следовало бежать. На лице Френкеля темнел чудовищный шрам, и куски мяса заворачивались наружу. Кажется, его щека была пробита насквозь. Шкроб остался где-то там, в темноте, и, вероятно, был разорван на части. Голоса приближались.
- Пошли, - сказал я. Скоро они будут здесь, а мне надо успеть дописать статью.
Тянуло паленым мясом, и клубы дыма, беловатые на фоне вечернего воздуха, поднимались вверх. Где-то сзади продолжались автоматные очереди, одна из них разнесла окна в соседнем доме, я слышал, как валится на асфальт стекло.
Редакция уже догорала.

Мозговой Дмитрий

  

Новости | Дебют 2001 | Лауреаты | История | Документы
Лица | Связь

© 2001-2003 Независимая литературная премия "Дебют"
Made in Articul.Ru
Rambler's Top100

В хорошем качестве hd видео

Онлайн видео бесплатно


Смотреть русское с разговорами видео

Online video HD

Видео скачать на телефон

Русские фильмы бесплатно

Full HD video online

Смотреть видео онлайн

Смотреть HD видео бесплатно

School смотреть онлайн