Публикации

“Такси”

Персонаж закрывает за собой дверь (щелчок), прикуривает сигарету (щелчок) от тускло поблескивающей зажигалки, достает револьвер и, прицелившись все равно в кого, хоть в самого себя, спускает курок (щелчок)... Через некоторое время мы слышим еще один щелчок - это щелкает затвор фотоаппарата в руках полицейского фотографа. Когда апостол Петр отмыкает ключом небесные врата, раздается примерно такой же звук, отдающийся эхом по пустынным улицам спящего города. Обыватель переворачивается на подушке с одной толстой щеки на другую и мирно продолжает спать.

Такой же или примерно такой звук издал большим и средним пальцами мой прадед солнечным утром первого дня последнего летнего месяца 1914 года. Он щелкнул пальцами и отложил "Ведомости" с громадным заголовком над передовицей. Некоторое время он просто сидел, рассматривая тонкий узор на обоях, а потом протянул руку к портсигару, вынул папироску, чиркнул спичкой и глубоко затянулся. Желтоватый табачный дым потянулся по комнате, и в нем можно было разглядеть: топкие болота, разбитые траншеи, колючую проволоку в три ряда и маленькие фигурки в шинелях, судорожно натягивающие противогазы перед наползающим желтым облаком, скорее похожим на туман.

Хлопнула дверца, и я оказался в мягкой и теплой утробе такси. Пахло дерматином, табаком и туалетной водой. Появление этого такси на улице спасло меня от великого множества бед и несчастий, каковые не преминули бы обрушиться на меня, если бы я решился на длительную пешую прогулку по темным и холодным улицам.

Таксист посмотрел на меня через зеркало над ветровым стеклом и вопросительно дернул подбородком. Наверное, он хочет, чтобы я произнес название улицы, на которую мне хотелось бы отправиться? Я знаю много разных адресов, но ни один из них не казался мне желанным в тот момент. Больше всего я просто хотел посидеть на заднем сидении в тепле и уюте, тайно шевеля в ботинках окоченевшими пальцами. Можно даже никуда не ехать.

"Мм..." - промычал я и с задумчивым видом прикрыл глаза. Он хочет знать куда ехать. Конечно, я знаю куда - в Буэнос-Айрес, на проспект Боливара (или как там его звали), где можно гулять, с каждым шагом меняя тень пальм на палящее солнце и наоборот. Еще я хочу в пыльное и жаркое утро своего восьмого дня рождения, когда воскресенье, и подарки, и торт, и дача. По дороге можно было бы заехать в послезавтра и взять денег, которые мне за что-то должны заплатить. Потом надо всенепременно рвануть в пятое мая 1999 года и все-таки принять предложение леди Х, а после... Но я думаю, таксист не оценит этот маршрут. Может быть, он голоден, зол, у него похмелье и какая-нибудь кожная болезнь, он проиграл в карты, ушла жена. Тогда мне грозит быть побитым.

"Ну?" - раздался голос во тьме моих закрытых глаз. Что "ну", Господи? Неужели ты все-таки решил поболтать с одним из своих непутевых сынов? Почему же именно сейчас, когда я даже не взывал к тебе? Но если уж ты все-таки решил поговорить, то...

"Але, так мы едем?" - произнес тот же голос уже с какой-то очень не божеской интонацией. "Конечно", - ответил я. - "Куда?" - "Не знаю" Такси дернулось и поехало. Я открыл глаза и увидел, как отползла назад вывеска "Ремонт обуви". Потом пробежали "Продукты" и уже совсем быстро промелькнули "Ковры и чучела". Мы ехали.

Доктор курил и поднимался взглядом по тонким золотым линиям, извивавшимся на зеленых обоях. Когда его взгляд был у самого пола, он думал о вчерашней партии в вист, теперь же, добравшись до совы, он размышлял о предстоящей сегодня партии. Сова пялилась стеклянными глазами в блестящие очки доктора. Они смотрели друг на друга и молчали. На пороге застыла жена доктора в зеленом платье с утренней газетой руках. Позвольте представить - моя прабабка. Она красива; в руках у нее, кроме газеты, еще поднос с кофе и бутербродами.

Мне тоже захотелось курить. Сигареты есть, но беда в том, что ужасно неудобно курить на заднем сидении в машине - пепельницы такие маленькие и очень странно расположены. Чтобы стряхнуть пизанский столбик пепла с сигареты, приходится производить такие действия рукой, так замысловато изгибать кисть, что пепел неминуемо падает мимо. За всем этим следуют нервные движения ногой, вслепую, под предполагаемый коврик. Лучше подождать.

Так мы и сидели - я на заднем сидении, прикрыв глаза и греясь, и водитель, откинувшийся на спинку, цепким глазом отмечающий каждую выбоину на дороге, каббалистические знаки на столбах, положение звезд в небе. По стеклам машины проскальзывали отражения разноцветных витрин и светящихся окон. И больше ничего не происходило, мы просто ехали в желтом такси. Такого цвета бывают только такси и детские игрушки.

Жена доктора подошла к столу и поставила поднос с завтраком. Потом она сложила вместе обе газеты и убрала их на сервант, подальше. Доктор отвлекся от совы, посмотрел на жену и сделал замысловатый жест рукой с папиросой. Табачный дым повторил все движения руки и поплыл заковыристой буквой "З" к окну. Моя прабабка улыбнулась и начала накрывать на стол. Доктор курил, ждал, когда ему нальют чашку кофе, и думал о висте, а сова теперь глядела на его блестящую лысину.

Что-то захрипело, и женский голос в сопровождении целого оркестра радиопомех произнес: "№412, свободны?" И, не дожидаясь ответа: "Вызов на Средний 16, через десять минут". Водитель посмотрел на меня через плечо и спросил: "Берем?" Я, не задумываясь, кивнул. Водитель взял рацию и скороговоркой пробубнил: "Беру, Лидочка, как там муж, поставил колесо?" Лидочка, хихикая радиопомехами, ответила: "Дурак!" - и отключилась.

По долгим проводам или просто по воздуху неслись слова и цифры, точки и тире. Они обгоняли медлительные эшелоны и разноцветные экспрессы, они стремились к деревянному передатчику с начищенными латунными деталями, чтобы в виде разнодлинных "пи-пи" очутиться в небольшой голой комнатке со слабой мигающей лампочкой на шнуре. И кто-то, вслушиваясь в их неумолчный говор, водил обкусанным ногтем по еще новенькой карте вдоль выведенных красной тушью шоссе и пунктирных дорог. Может, он не очень внимательно следил за указаниями шелестящего радио, но только палец его уже третий раз упирался в синий жирный штамп: "Ген. Штабъ. Совершенно секретно". Кто-то чертыхнулся, повернул ручку на передатчике и начал снова.

Водитель развернул такси, и небо с фонарями и деревьями в моем окне стремительно крутанулось, заставив бесконечные темные дома на миг разойтись, как волны Чермного моря, - проспектом. Он тихо, глухим голосом напевал себе под нос. Слов было не разобрать, но казалось, что он напевает названия улиц, которые знает, адреса, где был. И где я наверняка был тоже.

Там где я был и откуда я вышел в ночь, осталась смятая постель, кружка с недопитым чаем на столе, открытая форточка и захлопнутая со звуком "оп" книга. Еще там остался небольшой бежевый будильник со слоником на циферблате. Он тикал около кровати, а его эхо разносилось по квартире бесконечным шарканьем домашних тапочек по коридору. Этот будильник достался мне в наследство, и я никак не решался его выкинуть или хотя бы перестать заводить, так как точно знал, что предыдущие полвека его заводили ровно в девять часов каждый вечер. Я его заводил обычно около трех ночи, ругаясь и ломая ногти.

Запах кофе и горячей сдобы витал в комнате, пока доктор с женой завтракали. Этот удивительно мирный и привычный запах никак не вязался с последними новостями. Хотелось думать о чем-нибудь вроде субботнего вечера или о прошлогодней поездке во Францию. Доктор про себя решил, что нынешним вечером он обязательно выиграет у Миши Шульца, который все время хвастается своей удачливостью и одним из доказательств ее - золотым брегетом азартного кузена. Решил и надкусил бутерброд с сыром.

Наше такси остановилось прямо перед громадной стрельчатой дверью кирхи. Фасад ее был покрашен невразумительным серым цветом, в то время как остальное здание осталось привычного цвета преющих под снегом листьев. Все это вместе напоминало любопытного кита, измазавшего морду в муке. Левиафана, заглотившего Иону, который решил не выбираться наружу, а прямо во чреве чудовища устроить храм Божий. В белом воротничке, с Евангелием под мышкой, бродит он извилистыми путями Левиафановой утробы, и иногда, чтобы не потерять навыка и развеяться, он произносит пламенные проповеди перед сонными кальмарами и серебристой треской. Слово Господне на аскетическом немецком гремит и перекатывается под ребрами у чудовища, вызывая у того изжогу.

"Хррлм-бом-бом-рхх..." - сообщили напольные часы в углу комнаты. Еще несколько секунд они хрипели, старательно пытаясь повторить этот странный звук, но потом замолкли, устыдившись. Доктору их звон всегда напоминал голос тестя, который собственно и подарил этого угрюмого циклопа молодоженам. Хрипели они только два раза в сутки, что и спасало их до сей поры от пропахшей нафталином лавки старьевщика. Доктор допил кофе, поцеловал жену, сунул портсигар в карман и отправился в кабинет. Проходя по коридору, доктор насвистывал сложную мелодию и помогал себе, отбивая ритм костяшками пальцев по деревянной панели.

Я все-таки закурил. Закурил и водитель. Он опустил стекло и выставил руку с сигаретой наружу - профессиональная поза таксиста, ожидающего клиента. Наверное, еще в детстве, когда он метался в своих грезах между стезей космонавта и карьерой танкиста, однажды, стоя на трамвайной остановке у зоопарка, он увидел, как небритый обладатель божественно элегантной, почти заграничной желтизны, "Волги", откинувшись на сидение, расслабленно попыхивает папиросой. Может быть, не сразу, но довольно скоро этот реальный образ заслонил красочные, но эфемерные картины покорения дальних галактик или прорыва вражеского укрепрайона. И он навечно связал свою судьбу с баранкой, пьяными пассажирами и тернистыми питерскими дорогами. А может, все было и не так...

Доктор сидел в кресле перед письменным столом и крутил в руках черный блестящий револьвер. Этот револьвер напоминал ему автомобиль, который купил его старший брат месяца два назад. Он был так же изящен и смертоносен. Доктор посмотрел на себя в зеркало и попытался придать себе воинственный вид: он вытянул руку с револьвером и прикрыл левый глаз, но впечатление портил цветастый турецкий халат. Единственный раз доктор стрелял на студенческой вечеринке - он должен был на спор поразить из окна третьего этажа газовый фонарь. Миша Шульц поставил на фонарь и, как всегда, выиграл.

Раздалось какое-то позвякивание и скрип. В больших стрельчатых воротах открылась небольшая дверка, и из нее, согнувшись, выбралась высокая фигура в длинном пальто. Фигура закрыла за собой дверь и быстро направилась к такси, немного покачиваясь на ходу. Сколько я ни вглядывался, я никак не мог разглядеть лица под черной шляпой, только белый воротничок светился в темноте. Через секунду темный силуэт заслонил собор.

Доктор посмотрел на свои ухоженные ногти левой руки и, вздохнув, поднес изящный ствол револьвера к правому виску. Доктор плавно нажал на курок, и механизм пришел в действие: поблескивая аспидно-черным боком, начал неумолимо поворачиваться барабан, собачка упруго отошла назад, на мгновение застыла и стремительно бросилась вперед навстречу желтоватому кружочку капсуля.

Может быть, он хотел услышать тот самый идеальный щелчок и удостовериться, что славный английский механизм работает исправно? Не знаю. Во всяком случае, я исчез. Впрочем, меня, судя по всему, никогда и не было.

Дверца такси распахнулась, и на пустое заднее сидение протиснулся двухметровый негр в синем пальто. В его руке была крепко зажата Библия. "Иисус любит вас! Гони в "Октябрьскую", залетный!" - гаркнул он без всякого акцента и захлопнул дверь.

Коган Александр