Лауреаты > Отрывки из работ

Тюрьма и "Матрешки"

(Из цикла "Про Васю")

Анкета лежала на столе. Заключенный № 648 долго приглядывался к графе "Профессия", раздумывая, что бы там написать. Анкета сухо и бесстрастно вытягивала у него сведения: возраст, имя, фамилия, образование...

Она уже могла сообщить любопытному читателю, что зовут этого молодого человека Куренной Василий Федорович, что ему 18 лет и что целый год ему придется провести в этом месте под названием "Исправительное учреждение №7" за некое преступление, совершенное по ст. 158, ч. 2.

Мы не будем говорить о том, виновен он или нет, потому что в тюрьме все считают себя невиновными, и к тому же данный факт не имеет к нашей истории никакого отношения.

Заключенный № 648 стоял и думал. Поначалу анкета не вызывала у него никаких недоумений, но графа "Профессия" была совершенно особенной. От нее зависела его дальнейшая судьба. Например, поваров отправляют на кухню. Можно было бы соврать, что он тоже обладает кулинарными навыками, но надеяться, что его определят на такое блатное место, было глупо и по-детски. Вот он и не надеялся. Вася поскреб ручкой в затылке и с любопытством оглядел вереницу прибывших новичков, ждущих своей очереди. № 648 был здесь уже три дня, но все еще никак не мог привыкнуть. К этому сложно привыкать.

Тюрьма встретила его холодным гостеприимством и тут же попыталась заключить в свои костлявые, сухие объятия, и он, как и все, испуганно отшатнулся. Тюрьма любила молодых новичков, ей нравилось ломать их судьбы, заманивать их в ловушки, смеяться над их промахами и ошибками и наблюдать, как они умирают и задыхаются в затхлом воздухе отчаяния.

Первые два дня № 648 ходил как оглушенный, плохо реагируя на окружающих и практически не разговаривая. Он все еще никак не мог прийти в себя от того шока, что ему пришлось испытать в здании суда. Он хорошо помнил толпу своих дружков - волосатых рокеров и металлистов, обвешанных цепями, черепами и гитарами. Они сидели в зале и в особенно напряженные моменты топали ногами и скандировали: "Ва-ся! Ва-ся!" Судья делал им замечания, а они все равно продолжали, и потом их выгнали. Еще он хорошо помнил, как судья зачитывал характеристику из школы, и его дружки помирали со смеху, а Вася слушал и удивлялся - неужели это про него?

"На уроках распевал песни нецензурного содержания собственного сочинения. Приставал к преподавателям женского пола с непристойными предложениями..." И так десять страниц. Народные заседательницы были в шоке. Потом зачитывали приговор, но сердце так громко стучало, что Вася не слышал слов, и только когда его стали уводить, он понял, что случилось. А дальше - все как в тумане. Он все оглядывался по сторонам, надеясь увидеть в толпе отца, но тот так и не пришел.

"Сынок, ты знаешь, что я люблю тебя, но я не смогу этого вынести. Не смогу", - сказал он. Но Вася все равно ждал.

Однако это было уже прошлое. Одно из тех многочисленных явлений, от которых его отделяла тюремная решетка и о которых сейчас лучше было забыть. А настоящее лежало перед ним на столе в виде анкеты. Надо было как-то устраивать свою жизнь, что-то делать. Он был растерян.

Тюрьма смотрела на него и посмеивалась. Ей были знакомы эти чувства.

- Эй, 648! - Кто-то грубо толкнул его в спину. Это был тюремный надзиратель, вечный спутник любого заключенного. - Ты что, спать, что ли, над этими бумажками собрался? Живее давай!

Вася вздохнул, взял ручку и написал первое, что пришло ему в голову: "Продюсер". Ему вдруг стало совершенно безразлично, что с ним будет и куда его определят. Он расписался и сунул заполненную анкету какому-то сержанту за конторкой. У того была массивная челюсть, маленькие глазки и рот, похожий на щель почтового ящика. Он быстро пробежал анкету глазами и остановился на последней строчке - жалкой попытке бросить вызов будничной серости и формализму тюрьмы.

- Что здесь написано? - громко рявкнул он.

№ 648 еще не привык к такому и вздрогнул от неожиданности.

- Продюсер.

- Продюсер? А это что?

Видя его недоумение, Вася еле удержался от смеха, но вовремя посерьезнел, вспомнив, что в тюрьме не любят шутников. Он пожал плечами, думая, как бы доходчивее все объяснить.

- Ну, знаете, танцульки, музыка, шоу-программы - в общем, ерунда всякая. Это и есть продюсер.

На дворе шел 1993 год, и это слово еще не так прочно вошло в наш обиход. Какое-то время тюремщик переваривал смысл Васиной тирады и после длительной паузы наконец произнес:

- Угу. Будешь руководить художественной самодеятельностью, ясно?

- Еще бы!

- Не "еще бы", а "да", - перебил он. - Правило номер 1: на все вопросы отвечай "да" или "нет". Тебе понятно?

- Да.

- Вот это другое дело. Идем! - Он выполз из-за конторки, едва не разгромив ее.

Вася хотел было спросить: "Куда?", но решил, что молчание здесь - лучшая политика. Надзиратель повел его куда-то по длинным серым коридорам.

- У нас генеральный смотр через две недели. Надо им что-нибудь показать, чтоб наша тюрьма выглядела получше. Сроки поджимают, а у нас еще ничего нет. Если что понадобится, костюмы там какие или еще что, ты скажи. Ты там давай, слышь? - Сержант толкнул его тяжелым кулаком в плечо. - Не подкачай. Нам этот смотр позарез как нужен.

Вася хотел спросить: "А что я буду с этого иметь?", - но сообразил, что работа с местными дарованиями уже награда. Он покачал головой и улыбнулся - в первый раз за время своего пребывания здесь. Вот уж никогда не мог предположить, что будет работать в тюрьме по своему профилю! Пока они шли по коридорам, он уже мысленно прикинул: один танцевальный номер, что-нибудь музыкальное, литературная сценка и какая-нибудь репризка.

Более чем достаточно. Мозги у него еще не очень хорошо работали, поэтому детали, то есть непосредственное содержание всех этих номеров, он решил оставить на потом. Конвойный раскрыл тяжелую дверь и остановился.

- Ну, иди, - все тем же громовым голосом объявил он. - Только попробуй отлынивать - три шкуры спущу, все зубы пересчитаю!

Вася любил свои зубы и потому сказал:

- За программу не беспокойтесь. Я такими делами с малых лет занимаюсь, вечно родителям спектакли закатывал.

- Действуй! - Конвойный запихнул его в тесную комнатенку.

Вася оглядел обшарпанные стены, завешанные какими-то столетними плакатами, намалеванными местными Пикассо. У стены на жестких скамейках сидели несколько матерых уголовников. Бритые затылки, мощные, синие от татуировок ручищи и совершенно пустые глаза поначалу до смерти напугали продюсера. Не лучше ли было таскать кирпичи? В душе у него зашевелилось нехорошее предчувствие.

- Встать немедленно! - заорал надзиратель. Уголовники неспешно поднялись со скамеек. Лица у них были отсутствующими. "Таким я стану через год", - подумал Вася, и эта мысль его не особо шокировала. - Это, - сержант ткнул пальцем в № 648, - ваш художественный руководитель. Как тебя звать-то? Совсем из головы вылетело.

- Куренной Василий Федорович, - скромно отрапортовал он.

Слышали? С этого момента он будет делать программу. Чтоб слушались его, понятно?

- Да! - гаркнуло несколько голосов.

- То-то же! - Он обернулся. - Куренной, это наши дарования, люди толковые. Хочешь, споют, хочешь, на гитаре что-нибудь сбацают... Артисты! Ты с ними того... устрой что-нибудь эдакое!

Он распрощался и ушел. Вася перевел дыхание, печально посмотрел на скучающих артистов и подумал: сделаю-ка я из них звезд местного масштаба и поставлю лучшее шоу, какое только видела эта тюрьма за всю свою жизнь. И он приступил к работе:

- Ну, что вы умеете делать?

- Петь.

Он попросил исполнить что-нибудь. Дарования не заставили себя долго упрашивать. Один из них сорвал со стены гитару, а другой принялся орать во всю глотку: "А птицы, полетели вить гнезда на Крестах!" Минут пять продюсер слушал их надрывные блатные песни и думал о том, что, похоже, насчет супершоу он погорячился. Продюсер покривился и забрал у них гитару от греха подальше. Голоса у них не было, слуха - тоже, поэтому он решил, что они просто созданы для рэпа.

- Что такое рэп, знаете?

Отдельные дарования сидели здесь уже по восемь лет. Веяния современной музыки до них не доходили. Тюрьма вообще была консервативна, она ревностно охраняла свой покой и устоявшийся порядок.

- Ладно, что-нибудь придумаем. - Продюсер усадил одного громилу за гитару, другого за ударные. Барабанная установка, видимо, длительное время стояла без дела: ее покрывал толстый слой пыли. Где-то в ящике письменного стола он раскопал барабанные палочки и стал преподавать навыки. Из музыкальной школы его в свое время выгнали, но азы он еще помнил.

- Два удара таких, два коротких, - объяснил он, стукнув по барабану. - Держишь ритм, понял? А кто-то в это время поет. Текст я придумаю.

Через четыре часа упорных репетиций у них стало получаться что-то путное. Рэп им даже понравился. Это было что-то новенькое, а в тюрьме так не хватало разнообразия.

Жизнь в тюрьме текла по-особому, в собственном тягостном ритме. С ней надо было свыкнуться, стать ее частью. № 648 тюрьма еще не затянула в свое болото. С каждым днем Вася убеждался, что и само здание живет здесь отдельной жизнью, существует как некий организм, старый и озлобленный, медленно умирающий от какой-то неизлечимой болезни.

Ночью тюрьма вздыхала, сетовала на свою судьбу, и если прислушаться, то можно было разобрать ее тихое бормотание. Нары тут скрипели жалобно и тоскливо, словно рассказывая о каком-то горе. Каждый предмет обстановки был здесь глубоко несчастен: и тощие, изможденные подушки, чей пух давно превратился в отсыревшую труху, и стены, исписанные непечатными словами, и ветхое, пропахшее хлоркой белье.

Каждый день тюрьма полнилась жестокостью: сильные избивали слабых, кто-то, не выдерживая, кончал жизнь самоубийством, остальные просто существовали, переставая чувствовать и переживать. Каждый день заключенные срывали на этих стенах свою злобу, и тюрьма ненавидела каждого из них, как они ненавидели ее.

№ 648 чувствовал, что тюрьма неотрывно следит за ним, приглядывается и чего-то ждет.

- Ну ничего, - угрожающе пробормотал он, ловя на себе скептический, уничтожающий взгляд серых молчаливых стен. - Мы еще посмотрим, кто кого.

И тут ему показалось, что тюрьма прошипела: "Долго тебе не продержаться". Он вздрогнул и оглянулся. Никого не было.

В шесть утра за ним прибыл охранник, и его отвели к дарованиям. Ужасно хотелось спать. № 648... пардон, продюсер широко зевнул и оглядел притихших артистов. Они не горели энтузиазмом, им ничего не было нужно.

- Ничего у тебя с ними не получится, - сообщил все тот же зловещий голос.

- Это у тебя ничего не получится, - вслух ответил Вася и тут же испуганно подумал: "А я, кажется, схожу с ума. Ну и ну!"

Однако то, что сказал ему голос, задело его. Как это у него ничего не получится? У него ничего не получится?! Нет уж, дудки! Разве он не самый крутой продюсер в этой тюряге?

- Зачем нам нужна эта программа? - неожиданно спросил он, нарушив тишину.

- Чтобы победить в художественном смотре, - после долгих раздумий ответил завзятый любитель блатных песен.

- А зачем нам нужна победа в этом смотре?

- Чтобы наша крытка получила премию.

- А нам что будет от этой премии?

- Ничего, - ответили они.

- Э, нет, - замотал головой Вася. - Вы так говорите, потому что ваша Богом забытая тюрьма выше сто двадцать восьмого места никогда не занимала. Если мы заработаем эту премию... - Он задумался. - Нас будут лучше кормить, одевать, может быть, даже появится нормальный телевизор.

- Правда? - удивились дарования.

Вася довольно улыбнулся:

- Поверьте, я знаю, что говорю. Нам всем надо из кожи вон лезть, чтобы понравиться начальству и получить эту премию.

Уголовники не стали спорить. Молодой продюсер говорил дело.

- Я долго думал об этом накануне и пришел к выводу, что мы должны приготовить народный танец. Начальство будет в восторге.

- Народный танец? - недоуменно повторили урки. - Какого-нибудь гопака?

- Нет, "Матрешки", - торжественно объявил Вася. - Ничего особенного, но со вкусом. Зал будет визжать, я уверен.

- А разве "Матрешки" - это не бабы? - задумчиво произнес самый сообразительный талант.

- Бабы, - подтвердил Вася, тут же поймав на себе несколько угрожающих взглядов. Не следовало ему так говорить.

- И ты хочешь, чтобы мы танцевали бабий танец? - холодно поинтересовался кто-то, поигрывая мускулами.

- Более того, я даже хочу, чтобы вы надели платья и кокошники! - выпалил Вася.

- Платья?! - возмущенно заорали они. - Да за кого ты нас держишь?!

Далее последовал ряд непечатных выражений, которые вам слушать незачем.

Уголовники собрались линчевать продюсера прямо здесь и даже засучили рукава, но Вася вовремя успел произнести несколько слов в свое оправдание:

- В этом-то и будет наша изюминка. Сколько тюрем участвует в смотре? Тридцать, сорок? Ну, допустим, сорок. И тридцать девять из них будут танцевать гопака. Одно и то же тридцать девять раз. Скукотища! Зато у нас будут "Матрешки", да еще какие! Об этом будут помнить лет десять, если не больше. И приз достанется нам.

- Я лучше подохну, чем напялю на себя бабьи шмотки! - сообщил любитель песен, топнув ногой. Плакаты на стенах закачались.

Вася смерил его снисходительным взглядом.

- Не стоит страшиться мелких жертв для достижения больших выгод. Подумаешь, юбки! В Шотландии все мужики ходят в юбках. Всего каких-то пару минут в юбке, и у нас будет телевизор. И знаете, что? - на ходу импровизировал Вася. - Там будет эротический канал, где с утра до ночи крутят порнофильмы!

- Вре-ешь! - с сомнением протянули уголовники.

- Чтоб мне провалиться! - сказал он, стукнув себя кулаком в грудь. - Я никогда не вру.

- Ну, если так... - поддались они. - А как этих "Матрешек" танцевать-то?

- Все очень просто. Я вам сейчас покажу. Становимся парами, улыбаемся...

Ночью кто-то долго и отчаянно кричал. Звук был отдаленный, но достаточно отчетливый, от него некуда было деться. № 648 зажмурил глаза и накрыл голову подушкой, чтобы не вслушиваться в ночные тюремные ужасы, но тюрьма уже подступала к нему, он почти физически ощущал ее скользкие холодные прикосновения.

Потом крик прекратился. Воцарилась тишина. № 648 продолжал неподвижно лежать, не снимая подушки с головы.

Дни, заполненные репетициями, проходили быстро и незаметно, но ночи были тягостными. Ночью его одолевали мысли и воспоминания. И ночью он был один. Только он и тюрьма.

Он лежал и думал, в то время как в камеру незаметно стекались звуки и запахи. И чем больше он не хотел слышать, тем явственнее и отчетливее доносилась до него тюремная жизнь. Вот кто-то заржал, где-то с тяжелым протяжным скрипом открылись двери, застучали игральные кости... Из одной камеры слышался разговор, за стенкой кто-то вздыхал. По коридору мерно ходили конвойные, то и дело настороженно лаяли сторожевые собаки. Звуки эти сливались в тихое неясное бормотание. И в этом бормотании стали проступать слова.

"Скоро придет и твоя очередь, - горячо зашептала тюрьма, и он почувствовал ее дыхание у себя над ухом. - Поначалу все барахтаются, пытаются что-то делать. А потом они складывают лапки и ждут своей участи. Все ломаются. И ты не будешь исключением". - "Да пошла ты!" - мысленно сказал он, но подушку с головы снимать не стал. Иногда лучше не видеть тех, с кем говоришь.

Утро подкралось незаметно. До смотра оставалось два дня, работы было невпроворот, поэтому его подняли на час раньше, чем прозвучал общий "подъем".

- Сегодня в седьмом секторе убили одного парня, - по дороге сказал конвойный. - Ножом. Ему было двадцать лет, он сидел за кражу автомобильных покрышек. Через неделю его должны были выпустить. Ты знал его?

Вася отчужденно покачал головой, а конвойный глубоко вздохнул. Он недавно окончил училище и еще не успел загрубеть и ожесточиться. Через пару минут они увидели тело того паренька - оно лежало на грубом сером одеяле, а сверху было прикрыто простыней, насквозь пропитавшейся кровью. Оказалось, что в лазарете не нашлось носилок и никому из охраны не хотелось нести окровавленный труп просто так, на себе.

- А-а, художественная самодеятельность, - узнали охранники, неожиданно обрадовавшись. - Ну-ка, займись деятельностью другого рода - отнеси-ка это в лазарет. У нас много дел.

Один пнул труп носком ботинка. Вася перевел взгляд с тела на охранника и покачал головой:

- Нет уж, спасибо. У меня смотр, репетиция, опять же костюмы примерять...

- Погоди! - раздраженно перебил тот. - Разве я спрашивал твоего согласия? По-моему, я ясно выразился - возьми и оттащи труп в лазарет.

Охранники пригнали еще двоих заключенных, и втроем они взялись за одеяло. Оно было мокрое и скользкое и даже как будто теплое. Очень трудно было за него ухватиться.

На репетицию он сегодня опоздал.

- Васек, ты чего так долго? - спросили дарования и тут же осеклись. Продюсер был серый, как эти обшарпанные стены, и еле держался на ногах.

- Да ты весь в кровище, - заметил кто-то. - Замочил, что ли, кого по дороге?

Вася не отреагировал на его шутку. Он медленно прошел к столу, сел и машинально посмотрел на свои руки. Они действительно были в крови. Он весь вымазался, пока тащил тело. Кровь медленно запекалась на ладонях, и он чувствовал, как она стягивает кожу.

- Боже ты мой, - прошептал он, прикрыв глаза и привалившись плечом к стене.

Артисты смотрели на него с недоумением. Они не могли понять, что с ним творится. Зато Вася знал.

Тюрьма показывала ему свой звериный оскал.

Прошло не больше недели с тех пор, как Вася стал первым тюремным продюсером, но не было уже ни одного человека, который не знал бы о предстоящем шоу. Он носился с этим проектом как одержимый: с утра до ночи отрабатывал номера, сочинял стишки и песенки, а в оставшееся время обивал пороги начальства и все время чего-то требовал. То ткань на костюмы, то оборудование, то музыку, то еще что-нибудь. Он даже бизнес-план составил, правда, от него не было никакого толку, потому что тупое начальство ничего не смыслило в шоу-бизнесе. К продюсеру они относились с любопытством энтомологов, рассматривающих диковинное насекомое.

А Вася, не теряя времени, пустился продюсерствовать вовсю. К нему вернулась прежняя хвастливая самоуверенность, гордая осанка и небрежная манера говорить. Участники художественной самодеятельности тоже преобразились. Васе удалось внушить им, что они - "звезды", а само понятие "звездности" налагает на них некоторые обязательства. Местные дарования словно вышли из анабиоза и с удивлением взирали на царящее вокруг них оживление.

Ворчливая старуха-тюрьма на время замолкла. Людишки, считавшие себя похороненными в ней заживо, делали что-то необычное, и ей было интересно. Тюрьма с любопытством наблюдала за своими обитателями.

В процесс подготовки были вовлечены практически все местные "жители". Каждого, кто умел держать кисть в руках и водить ею по бумаге, Вася усадил за рисование рекламных плакатов и обозвал их художниками. Остальным он раздал кипы красной ткани, картон, иголки, коробки с блестками и пуговицами, научил вдевать нитку в иголку с закрытыми глазами и сказал, что с этого момента они - дизайнеры по костюмам и имиджмейкеры.

Потом он занялся рекламой - встал в столовой во время обеда и произнес речь, где сулил золотые горы, небо в алмазах, телевизор в каждую камеру и унитаз за занавеской, если только они выиграют. Ему аплодировали стоя минут двадцать, пока не пришла охрана и не предложила всем заткнуться.

Очень, очень оживилась тюрьма за это время. Вася вдохнул жизнь в эти стены, переделал, перекроил все на свой лад, изменил ее до неузнаваемости и показал, что не все еще потеряно, что и здесь можно жить, верить и надеяться. Даже самый пропащий человек в тюрьме был убежден, что они победят и у них будет все, о чем только могут мечтать люди в их положении.

Незаметно пролетели дни до выступления. Из центра понаехало всяких шишек, в столовой расстелили ковровые дорожки, на окна поставили горшки с цветами и всем заключенным выдали по комплекту новой одежды.

Столы сдвинули, принесли все стулья, какие только имелись в распоряжении, и началось шоу. Что-то зашипело, взорвалось - то были спецэффекты, - загремела музыка, и на сцену прямо на коленях выкатился Вася с гитарой на шее - а-ля Джимми Хендрикс в годы своей молодости. "Матрешки" произвели фурор. Восемь здоровенных уголовников, облаченных в платья и кокошники местного изготовления, смотрелись весьма нелепо, но они танцевали с чувством, хотя на физиономиях у них проступала краска смущения.

Зрители сползали под стулья, да там и оставались валяться, сотрясаясь от безудержного хохота. Потом Вася с ребятами пел юмористические куплетики о том, как они любят родную тюрьму и как они вернутся сюда во что бы то ни стало, потому что это их дом родной.

Тюрьма слушала и удивлялась, потихоньку забывая о тех увечьях, которые наносили ей ее "воспитанники".

Затем была сценка и еще что-то - много чего, всего и не упомнишь. Давно это было. И разве имеет значение, о чем пели участники кружка художественной самодеятельности одной маленькой тюрьмы много лет назад?

Но хочется верить, что в тот вечер на целых три часа с лишним обитатели тюрьмы № 7 забыли о вражде, обидах, унижениях, о том, сколько надо завтра вкалывать, чтобы купить пачку сигарет. Никто об этом не вспоминал. У них было три часа веселья и хорошего настроения.

Тюрьма № 7 заняла второе место. Можно было бы написать, что они заняли первое место, но вы бы мне не поверили. Но второе место тоже было сенсацией. Васю таскали на руках. Начальство раздобрилось и купило обещанный телевизор. Эротического канала там, конечно же, не было, но Вася сказал, что это все из-за антенны. Их тюрьма стояла в такой дыре, что ни один приличный канал здесь не ловился.

Прошло время, и была осень, была зима, были холодные серые дни, много холодных серых дней и много тягостных ночей. Сменилось начальство, художественную самодеятельность разогнали, а Васю с "Матрешками" отправили клеить картонные коробки.

Продюсеры им были больше не нужны.

Все пошло по-старому, и тюрьма была по-прежнему негостеприимна и жестока по отношению к своим обитателям, однако к продюсеру у нее осталось особое отношение.

Через год он выходил отсюда. Не выходил - его выводили. За ним приехал отец. Он выкупил его из медицинской части за двадцать девять дней до окончания срока, потому что видел, как он медленно там умирает. Теперь он вел сына под руку. Другой рукой Вася опирался на палку. Но он был чертовски доволен, даже несмотря на то что здоровье у него было основательно подпорчено. Его медицинская книжка распухла от многочисленных записей: у него было истощение, отбитые почки почти не функционировали, и он плохо видел, потому что большую часть срока провел в темных отсыревших карцерах, и у него началось расслоение сетчатки глаза.

Но он все равно был чертовски доволен, просто сиял.

По дороге он, словно о чем-то вспомнив, повернулся к серому безэмоциональному зданию и показал кулак.

- Ну что, съела? - произнес он и засмеялся.

А тюрьма свысока посмотрела ему вслед из темных зарешеченных окон и с сожалением подумала: "Скучно будет без него. И вообще скучно". Но она пресекла все эмоции, напустила на себя неприступный вид и, хмуро глядя на отъезжающий "Москвич", с удовлетворением подумала: "А все-таки я его сломала".

И она была права.

Оксана Ефремова