Из цикла “Умница…, она уплыла”
ВОВЛЕЧЕНИЕ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Развалины снега. Покинутые раскопки строителей. Универсамы, Супермаркеты. Кинотеатры. Бабули в бордовом искушают судьбу - скользко. Комканый дождь замечает трахею метро. Отопительный сезон.
Два часа спустя.
Потуги административных кварталов отвоевать вторую половину дня. Дольки трофеев. Где-то телефоны давятся звонками. Твой собственный - найти, разве что держась за шнур.
Сыворотка кухни. Доменные печи по периметру. Пломбы на кастрюлях, тазах и кувшинах. В молельном углу - дистрофичный календарь - неосторожен: "...еще треть циферблата". Два часа на вечер и два на ночь. Этот, - говорю, - совсем седой. Выбираю из его бороды самый свежий: "Рви уже".
"На счастье", - я улыбаюсь.
ПОЛОВИНА ТОЧКИ
Мне около шести лет. На старших смотрю с нескрываемым превосходством и завистью подпольщика. "Старшие" уже следят за осанкой и волокут вдохнувшие первый раз ранцы. Пока только из канцтоваров, за спиной у Ленина. Центр.
Лето - еще не икона, не диалект свободы. Его дожди забвенны. Сохнут на счет три. Ветры бессменны, и потому уже не различимы ни относительно ковшей и черепков безлунной изнанки, ни ориентируясь на магнитный пуп Земли. Вот, вот, выяснится, что их на самом деле два.
Когда на следующий год, меня, ощутимо болезненного, не повели в классы, ровесники стали, кажется, на полтона старше, так что следующие десять лет мне были видны только стриженые или завитые затылки да ломтики ушей. После школы эти затылки развезли по ЗАГСам и сборным пунктам военкоматов - другая октава и тональность.
А вечер, тепло которого теперь осязают эти страницы, я помню, наверное, только потому, что впервые так близко видел себя частью времени обоюдного удовольствия. Речь даже не о том, что обычные будильники воспримут объект повествования парой месяцев очень (очень) легко одетого разгильдяйства, а я сложу сейчас свои ребра для самого томного из всех ку-ка-ре-ку. Никогда..., ни за что не сознаюсь во всесезонной нежности. Как бы близко ни отстояли друг от друга запятые и как бы тревожно ни чавкала бумага от арифметических перегрузок...
И всё. Вдогонку олимпийским долям, которые я стараюсь отмыть разрушающим печень, воссоздать созидающим..., шлю попытку кошмара - ты меня читаешь. И притихну: -ла, -ла, -ла...
В другой стране, на другом радиусе провинциальности. Давно и недолго. Ты. Половина точки. Самое начало. Приют.
ВИШНИ И ДИРИЖАБЛИ
Зря вы смущаетесь. Прекрасно помню: жили мы при родителях. Никакого намека на бездомность. Твоих я даже видел однажды. Впервые? Они привезли тебя, помогли с квартирой. Собственно, это они и сняли ее для тебя. Для твоего выпускного года. Очень самостоятельной дочки фальстарт настоящей жизни. Хотя ты могла мне это рассказывать, и теперь я бессовестно причитаю о чудовищной проницательности музейной строки.
Такой, как эта.
Ладно... Отца помню очень хорошо. Приезжал за тобой. Вы жили, может быть, с неделю. Что-то вроде того. Такой... обычный. Борода с очками. Усы, хвост. Ха-ха. Узнай я вдруг, что не был он ни геологом, ни военным строителем, посмеялся бы и над собственным "ха" - так безмозгло пoшлю остатки твоего рукоделия.
Мать у нее точно была врачом. Что-то не верится? Хорошо: "ее мама была учителем химии". Видимо, пробовала в нашу школу... А вот дочура так и осталась здесь на зиму, на год.
Как только прекращаю попытки сочинить тебе мало-мальски правдоподобную биографию, становится совершенно ясно, что родителями горю не помочь, и ты остаешься у меня одна... на пенсионной скамье незнакомого двора вечером. Даже без рыжего чемодана, до последнего сохранявшего следы к самому дому.
В углу он. В углу. Однокомнатный тупик на первом этаже. Может, раньше у тебя была собака? Такой, знаешь, спаниель. Тоже рыжий. Нравится?
Так вот, сидела она не одна. Рядом ее новая соседка - пятый этаж, угловая трехкомнатная, муж - председатель ЖЭКа, сама - директриса детского сада в изгнании. Был там и я совсем чадом (никогда после не видел такую противоестественную тесноту беспросветных умниц и вдохновенных дебилов а-ля папы и мамы).
С тобой сюда попала какая-то книжка про верных зверей. Друзья находили своих родственников-хозяев, минуя границы, административные режимы и плохую погоду. Хочется соврать, потакая кинематографу, что приходили они всегда как раз к одру. Как случайно то нежное издание ты открыла у нас на берегу, теперь уже совершенно не имеет значения. Да и развивать тему твоего загадочного пришествия без тошноты и впрямь невозможно. У тебя было, впрочем, ни с чем не сравнимое, как бы сейчас сказал, очарование, и без той юннатской дряни и бесперспективной жены на лавочке рядом.
Туфли из кожи. Коричневые секреты с цветными ремешками - вершина модельного ряда 1984 года от Р.Х. и, по-человечески, хорошо понятное желание найти друга в незнакомом краю - городе журнальных дирижаблей и телевизионных матерей.
Минута.
Сорок.
Долго терпеть я не могу - стучусь снова. Встав на перила, тянусь ко звонку. Открытая дверь оставляет наши лица на одном дыхании. Улыбки. Некоторое время опасаешься возвращения ига. Только я.
Снимаю с тебя серебряный браслет. Такой уверенный и привлекательный. Заставляю ли стащить еще и сережки? Да. Серебро не окисляется. Это звучит как заговор. Черный узор на широком сантиметре.
Полдень - почти утро. Еще столько необходимо сделать. Светло и ветрено. Нужно спросить дома денег на пистоны - их привезли вчера перед закрытием. Но мама на работе...
У тебя экзамены, и я знаю, что это уже не предел. Уезжала в Москву к приемной комиссии. Кем же ты стала? Ветеринаром? Учителем?
Интересно, а ты вообще сейчас жива?
ЖИЗНЬ (ЗА СКОБКАМИ)
Домашний тамбур. Преломление хлеба. "Верю я". Терпеливые цветы в блюдцах плавают, как опрокинутые буйки, с выбеленными корнями в глине. Что-то в радиоэфире напоминает корицу. Заранее освобожденные голубцы тают над вспоротым потолком.
Гостиная. Пульт где-то рядом, хорошо пристрелян. Тепло телевизионного очага добавляет одного за другим иллюзиониста гидрометеослужбы, крупным планом - вратаря, окуня в кашемире, нижнее белье осень-зима 99-00.
Слежу, как на ковре в миле от громадин серванта протекает равнинная река. Пыльное русло едва угадываемо. Десятилетие назад здесь прошли мои солдаты. Переправа и перевязка раненых. Апокалипсисом взросления затянуло и ссадины схваток, и маршруты партизан. Твое замужество не напомнило мне о долге мести. В войсках все спокойно.
Пока ты озиралась в бежевых коридорах женских консультаций, я совершил поход в Индию, избежал легендарной гибели в песках и оценил сотни наложниц. Занимаешься вопросами семантики старославянских текстов. Меняешь научного руководителя, когда я становлюсь главой разведслужбы. Много работаю над созданием уникального шифра четвертого уровня.
У тебя - экспедиция в Моравию и защита диссертации. Мои экзамены и размышления о судьбах поколения, литературе; выпускные, бренди, окно в первый курс, девственность. Твой второй брак и ребенок. Жалобы отца. Расходы на лекарства и мать. Родственники, неожиданные знакомства по его смерти. Мать и ты, вы никогда не ладили. Студенты и методические планы.
У меня - ответственность за незаконное хранение наркотических веществ без цели сбыта. Прекращение ввиду отсутствия состава преступления, но мой третий курс - это последний. Затем уведомление об отказе в предоставлении отсрочки. Чехов-37, в/ч № ****.
А ты бросаешь работу в институте. Покупаешь дом в 140 километрах от Валенсии. Домохозяйство и датские писатели. Юленька серьезно будет заниматься музыкой, ей нужно твое время. В России зимой на выборах мать голосует за "Яблоко".
"ИЛИ! ИЛИ, ЛИМА СОВАХФАНИ!"
Без сомнения, за все время - я занимаюсь письмом - ничто так хорошо не дается мне, как угадывание действительных противоположностей. Поэтому я и спокоен за тебя. Никуда ты, конечно, не уезжала из страны и не терзалась отцом...
Спасибо и на том, что ни разу от тебя никакой вести - окончательно все бы напутала. Что важнее - я держусь за тебя? На десятые и на улице ни души. Холодно, потому что промокли ноги.
Самое разящее - подоконник. Его просто нет в том виде... каким мы привыкли его оставлять. Это целый лес безумных кактусов, сейчас я представляю себе их тотальным зрелищем всего оконного размаха. Только заусенцы шпаклевки и блинчики-разводы от горшочков.
Сосчитай их.
Ты самая лучшая. Самая любимая. Не похожа на детей и родильных. Единственная из нас живешь одна. К тебе не ведут провода телефонных станций. Не приходят учителя... ты болеешь. Я не знаю, когда ты занята. Сижу на мрачном диване и присматриваю за книгами. Я загляну к тебе в единственное окно с приличным выступом у основания стены. Ты не любишь этого. Я знаю. Ты разозлишься и откроешь дверь, когда я постучу.
Коридор и маленький вишневый палас. Кстати, у нее, похоже, была кошка. Да, точно. Кошка с черным и белым. Она появилась вместе с летними босоножками из импортной кожи, примерно на одном уровне от Земли.
В детстве я часто любопытен. Ты - новенькая. Разговор на троих... с моим неопределенным монологом и вопросами прямо к авторам книги. Закрываешь ее.
А это Инна, она теперь живет у нас.
Три взгляда: постранично, в сторону железных дорог, ко мне... и ты начинаешь звучать. Приятно и независимо. По стилю я бы мог сказать тебе в ответ "хорошо" или просто смолчать, выдавая интерес.
Я увижу к тебе завтра. Я довольно мил для городка, где ты всего около восьми часов. Единственный ребенок, который загнал свой велосипед сегодня раньше девяти и очутился рядом. Через 72 часа я приведу к тебе всю нашу молодежь до седьмого класса. Ты станешь президентом небольшой республики в три пятиэтажки. Я назовусь - и меня никто не оспорит - премьер-министром, в самом конце второго тысячелетия впервые отвлекусь на твою девственность.
Что я заметил из тебя? Что увез в автобусе междугородним рейсом три года спустя. В школе я застал ровесниц. Как вожделенны ровесницы! Тебя я не любил... Я стучал в окно и радовался - ты обращала внимание. Ступал на твою кухню и млел от твоего же головокружительного опыта. Сейчас я говорю тебе о благодарности. Но и эта моя бесполезная признательность вполне конечна. Я выучил это с тебя.
Конечность... Неважно, помнишь ты это или нет. Только ради тебя я выступаю сегодня за безнаказанность продолжающегося чувства. Только безнаказанный открою тебя другим. Во дворе у нас. На редакторском столе... В переводе на твои сегодняшние 34.
Представь себе, ты мне нравишься, и с годами я узнaю тебя. Прямые волос. Кривая губ. Тапки. Кошка. Форма со значком. Первый удар секундной... Поднимаешь закладку с земли. Велосипедные педали - вязки. Я. И ты знаешь, что говоришь. Старуха довольна: я воспитан и любознателен вполне по-бытовому.
Ты видишь, как ее выгодное сводничество оставляет позволительные и приятные паузы. Скользко. Взмахну руками, и глазами прилеплюсь к горизонту - чтобы не упал. Смешно. Твоя очередь. Ты сдержанна и мила...
Завтра и целые дни. Хорошо, что садится Солнце. В выгодном месте и географически, и сценарно. Хвастаюсь тобой. Замечательная! Такая же, как и я.
Снято.
БЕЗНАКАЗАННОСТЬ УЗНАВАНИЯ
Каждый раз, когда приходится представить, что мы проникаем к ней "в гости", меня ни на минуту не отпускает чувство... признания за собой возможности сравнивать углы и плоскости мебели с подкожным памятованием присутствия здесь... В будущем.
Не помню, сколько нас. Кажется, за твоим, по всей видимости, серьезным отношением к моим подругам нисколько нет дефицита служебных ролей. Даже не пытаюсь вас слушать.
И много позже мне часто будет представляться возможность организовывать встречи своих разных персонажей в самых невероятных сочетаниях. А тогда весь ужас узнавания ими друг друга еще заставлял себя долго ждать. Много с меня не взять... не надо вслух общеизвестное о друзьях. Мне и сейчас не заметить самостоятельных сюжетов вокруг тебя. Даже упрек автору в отсутствии элементарной фантазии не стегнет сгоряча беззащитностью куцей прозы.
Во всем рассказе о тебе меня беспокойно окружают одни лишь единицы и нули. Я не в претензии. Кому ты станешь нужна, закодированная изощренной логикой сочинителя?
Я единожды щелкну барабаном возле уха. Стану ли ждать попытки еще? Я - потерявшийся в джунглях поиском Эльдорадо писательского успеха. Прочту ли историю твоего приезда интригой детского самоуверенного бахвальства? Сделаю большие глаза, определив тебе место первого пророка, ответственного за мою нынешнюю карьеру камерного созерцателя... Незадачливый стратег, бросивший разведгруппу с несвойственной ей задачей уничтожения малолетней эротической цели. Ты - прислушавшаяся к моему ироничному сигналу внимания. Да что могут в иронии такие цыплята? Я ношу шорты без колгот. Я на два взмаха ближе к тебе. Говорил ли я тебе об ожидании? Или это уже более поздний кинематограф пробивает свой сюжет через спинки кресел первых рядов...
Еще немного, и тебя "поймет" и читатель, и его дежурный ведомый. В семи из десяти возможных тебя припомнят и они, со многими деталями и ранящими подробностями.
Ты - воспитательница дошкольников на практике после учебы. У тебя потрясающие волосы и дерзкий лак... Зеленые и еще Бог знает какие глаза. Чулки без стрел, единственные на десяток нянь. К тебе льнут и строят рожи. Следующие 20 лет - ты лидер. Секс прозвучит впервые с твоей интонацией, и на просторе спален этот невозможный оттенок впитают ковры на стенах и зеркала трюмо.
А сколько раз перед тобой, невероятно двадцатилетней, опустятся стекла уже так привычных авто? В изменившемся мире с получением водительских прав и дипломов государственного образца. Не считай! Начни с меня. Хочу быть первым, кто пройдет мимо, уставившись на мокрые от дождя циферблаты ценников и буквари уличных провожатых.
Я знаю все пробелы в повестях о твоих ординарных сенсорных способностях. Но ты уезжаешь каждый. Вернее, это я забываю тебя проводить, зная, зная, зная, как пройти от твоих чемоданов до родителей с билетами. Лучше мы войдем к тебе сейчас, когда половики на удивление гулки и полки всерьез обросли пылью.
Буквально несколько абзацев спустя ходить вокруг да около и все же приступить к центральному событию: троянскому поливу твоих кактусов. Кошки, тебя, друг друга, учебников. Выгоняешь всех. Тебе полчаса, чтобы передумать.
Минута.
Сорок.
Долго терпеть я не могу - стучусь снова. Встав на перила, тянусь ко звонку. Открытая дверь оставляет наши лица на одном дыхании. Улыбки. Некоторое время опасаешься возвращения ига. Только я.
Снимаю с тебя серебряный браслет. Такой уверенный и привлекательный. Заставляю ли стащить еще и сережки? Да. Серебро не окисляется. Это звучит как заговор. Черный узор на широком сантиметре.
Полдень - почти утро. Еще столько необходимо сделать. Светло и ветрено. Нужно спросить дома денег на пистоны - их привезли вчера перед закрытием. Но мама на работе...
У тебя экзамены, и я знаю, что это уже не предел. Уезжала в Москву к приемной комиссии. Кем же ты стала? Ветеринаром? Учителем?
Интересно, а ты вообще сейчас жива?
ЖИЗНЬ (ЗА СКОБКАМИ)
Домашний тамбур. Преломление хлеба. "Верю я". Терпеливые цветы в блюдцах плавают, как опрокинутые буйки, с выбеленными корнями в глине. Что-то в радиоэфире напоминает корицу. Заранее освобожденные голубцы тают над вспоротым потолком.
Гостиная. Пульт где-то рядом, хорошо пристрелян. Тепло телевизионного очага добавляет одного за другим иллюзиониста гидрометеослужбы, крупным планом - вратаря, окуня в кашемире, нижнее белье осень-зима 99-00.
Слежу, как на ковре в миле от громадин серванта протекает равнинная река. Пыльное русло едва угадываемо. Десятилетие назад здесь прошли мои солдаты. Переправа и перевязка раненых. Апокалипсисом взросления затянуло и ссадины схваток, и маршруты партизан. Твое замужество не напомнило мне о долге мести. В войсках все спокойно.
Пока ты озиралась в бежевых коридорах женских консультаций, я совершил поход в Индию, избежал легендарной гибели в песках и оценил сотни наложниц. Занимаешься вопросами семантики старославянских текстов. Меняешь научного руководителя, когда я становлюсь главой разведслужбы. Много работаю над созданием уникального шифра четвертого уровня.
У тебя - экспедиция в Моравию и защита диссертации. Мои экзамены и размышления о судьбах поколения, литературе; выпускные, бренди, окно в первый курс, девственность. Твой второй брак и ребенок. Жалобы отца. Расходы на лекарства и мать. Родственники, неожиданные знакомства по его смерти. Мать и ты, вы никогда не ладили. Студенты и методические планы.
У меня - ответственность за незаконное хранение наркотических веществ без цели сбыта. Прекращение ввиду отсутствия состава преступления, но мой третий курс - это последний. Затем уведомление об отказе в предоставлении отсрочки. Чехов-37, в/ч № ****.
А ты бросаешь работу в институте. Покупаешь дом в 140 километрах от Валенсии. Домохозяйство и датские писатели. Юленька серьезно будет заниматься музыкой, ей нужно твое время. В России зимой на выборах мать голосует за "Яблоко".
"ИЛИ! ИЛИ, ЛИМА СОВАХФАНИ!"
Без сомнения, за все время - я занимаюсь письмом - ничто так хорошо не дается мне, как угадывание действительных противоположностей. Поэтому я и спокоен за тебя. Никуда ты, конечно, не уезжала из страны и не терзалась отцом...
Спасибо и на том, что ни разу от тебя никакой вести - окончательно все бы напутала. Что важнее - я держусь за тебя? На десяти страницах провоцирую возразить мне. Обнаружить постаревший рот? Провоцирую досуг на литературную халтуру за то, что время не оставило вокруг тебя ни одной складки? Вдруг попрошусь к тебе на коленки, потому что зима - самое честное время года и тепла во мне одном на грош. Потому что декабрьское Солнце нестерпимо?
Солнышко! Что чтешь на гладеньком вневозрастном лбу? Гельветику праздношатающихся предложений?!
Хгм... Илию зовет.
С чего бы это неожиданно посветлело твое лицо?! Твоим, что ли, голосом желаю окончательно засвидетельствовать собственную бесследность. Просочившуюся без накипи географию... Одни и только... нарицательные имена и взаимоотстояния.
Посмотрим, придет ли Илия спасти его.
Жертвенно ищу себе идеального друга - самую забвенную из по-друг?!! Годна ли ты настолько, чтобы окончательно вычесть рискованную приставку, утверждающую биологический пол?..
В будущем, как в бессознательном позапрошлом, не женятся и не выходят замуж. Что тревожусь твоим приходом, все это время... перламутровым таким к тебе отношением. Тебя ли зову или себя воспитываю, через ноготь чувствуя, нутром, нутром чуя силу отдачи безотрадного звонка...
Дребезжишь, а пусто. Нитевидный гудок в давно снятое с петель прощение...
Конец первой половины.
Кочергин Сергей