Дебют 2001

Акимов Юрий

Из цикла “Вешчи”

— Кузькин! Кузькин, твою мать! Скорей сюда. Гляди. Видишь, это записная книжка самого Рукомойникова. Помнишь, нам Штукатуркин говорил, что это какой-то начинающий набирать обороты писатель, что его все ищут, что исчез, как в воду канул, мол, он секретный агент, за его манатками охотятся не на жизнь, а на смерть. В общем, эта записная книжка, хе-хе, это мои лейтенантские погоны. Да-да, так-то, Кузькин.

— Угу. А что там?

— Там? Посмотрим… Ага, да тут план какой-то, план повести… Ха! Кузькин, да тут план повести: “Как я убью Сталина”. Кузькин… Да тут не мною, а полковником пахнет. Так-так-так… Первые три страницы вырваны. Ага.

истолет.

8. Нет ничего невозможного.

9. Тут что-то зачеркнуто.

10. Трудное детство.

11. Смерть Мар. Ив.

12. Литовские народные песни.

13. Прохор-шалунишка, мокрые штанишки.

14. В Новг.

15. Тушканчик грызет камбалу.

16. Люблю как душу, трясу как грушу.

17. Сухая хлорная известь.

18. Не проходит.

19. Коленный сустав.

20. Я делаю глупость.

21. Эпоха принцессы Анны Леопольдовны.

22. 18 нояб.

23. Курилов говорит прекрасно.

24. Я не боюсь.

25. Пили, пили и пили.

26. У Сталина паховая грыжа.

27. На днях приконч

— Дальше опять выдрано, м-да… Запутано, затянуто все это, Кузькин, ой как перемешано! Видишь, как виляет да плутует, мерзавец. Ну ничего, мы его раскусим… Раскусим, а?! Кузькин?

— Расчухаем, батюшка, разгадаем.

* * *

Что такое вода? Вода — это жидкость, которая замерзает. Сразу видно, что или мне, или тому, кто так отвечает или ответит когда-нибудь на этот вопрос, лень напрягаться по этому поводу. Мало ли жидкостей, которые замерзают? И, в общем-то, они правы. От того, как они ответят на этот вопрос, в их жизни ничего не изменится. По крайней мере, денег или вкусно поесть им за это не дадут. Да и не в деньгах ведь дело! Дело — в чувствах, а чувства — в образах. А образы сложены в маленькие кучки и горки, которые в народе принято называть символами, одна рядом с другой так, что получается несколько композиционных центров. Почему я так пишу? Потому что я отношусь к чувствам, как художник к вещам в натюрморте: складываю их в кучки, вытираю с них пыль, подбрасываю их в воздух — одним словом, занимаюсь, что называется, комбинаторикой. Вот если бы я сказал, что вода — это то, что стекает по его щеке, цепляется за твердые и черные пеньки сбритых волосков, оставляя за собой блестящую полосочку, которая упирается в ресницы, теплая, приправленная чем-то соленым, то вода перестала бы быть мертвой водой, в ней растворились и ее наполнили бы чувства — так вода мертвая становится водой живой.

Но слишком живым быть так же плохо, как и быть слишком мертвым. Надо быть в меру живым и в меру мертвым. Иначе, если от кого-нибудь останутся одни только голые чувства — жизнь что ни на есть сама по себе, — то плюм-плюм, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, буль-буль-буль… Жизнь и смерть должны дополнять друг друга. Только если когда кто-нибудь не сможет нормально умереть, а значит, и нормально жить, только тот сможет существовать вечно. Ибо слишком живые тотчас же умирают, а слишком мертвые кажутся вечно живыми.
Но с другой стороны, чем сложнее вопрос, тем проще ответ. Вот, например, что такое время? Время — это то, на что опираются числа. Число само по себе ничего не значит. Только в связи с другими числами у числа появляется смысл. Здесь то же самое: связь чисел друг с другом — это время, ибо число само по себе — это оторванный от всего, “голый” кусок пространства, и только время как что-то направленное и текучее сохраняет слипшиеся, обнявшиеся, танцующие (чем больше число, тем изысканнее глагол) числа вместе. “То же самое” тут в том, что время, текучее и направленное, — то же, что и жизнь сама по себе, без чисел, — универсальных и между тем первичных “образов”, и между тем элементов пространства, — кажется совершенно не изменяющимся и “мертвым”.

Дроби и интегралы — это тоже деревья. Деревья — это более или менее числа. Математик — это более или менее садовник. Ну, и где чувства? Куда подевались чувства?! Додики и индюки. Индюки кивают и синеют. Свинья шевелит пятачком. Свиньи синеют индюком. Индюки синеют. Индюки кивают. Индюки синеют и кивают. Кивают и синеют. Индюки. Синеют и индюки. Краснеют. Кивают.

АСФАЛЬТ

голову и плечи, а потом скатился на асфальт. Петр Читчиков сказал “ого” и потерял сознание. Каток, который вел Чижиков, наехал на Зинаиду Семеновну Куцевол, которая торговала жареными семечками и палеными сигаретами. Зинаида Семеновна ничего не сказала. Табуретка, на которой она сидела, хрустнула. Степан Леонидович Баритонов сантехником был. Он вылез наполовину из канализационного люка спиной к бессознательному Чичикову. Баритонов оперся локтями о теплый асфальт, положил на левый локоть щеку и, припекаемый теплыми майскими лучами, полузакрыл глаза. Потом Баритонов сорвал цветущий у бордюра одуванчик и поднес его к носу. На нос Баритонова сел порхающий вокруг одуванчика махаон. Маленький мальчик держал в руках фотоаппарат “Зенит” — Баритонов попросил его снять в приступе сентиментальности. Он частенько так говаривал. Вылезет бывало так из люка, сорвет одуванчик, подсунет к носу и говорит Зинаиде Семеновне: “Зинаида Семеновна, запечатлей меня в приступе сентиментальности”. Но ввиду того, что от Зинаиды Семеновны осталась только спина, торчащая из асфальта, сантехник Гагаритонов обратился к маленькому мальчику. Не успел Харитонов улыбнуться как следует, как махаона и одуванчик запихнуло соответственно в левую и правую ноздри Баритонова, а харя Баритонова вдавилась в асфальт. Череп Баритонова глухо лопнул, как перегоревшая лампочка. Из асфальта у бордюра торчала рука с часами механическими “Луч”. По стеклу часов пробежал муравей, отбрасывая сквозь стекло тень как раз на две буквы SS в словосочетании “made in USSR” на циферблате. В это время в стекло часов ударился клюв курицы, который разбил стекло и помял корпус часов в районе буквы “Л” слова “Луч”, так что теперь в них не двигались часовая и секундная стрелки, а название часов читалось как “Пуч”. Потом был пьяный Иван Синюльников, который просто лежал и спал на асфальте. Но переезд его катком прошел настолько безынтересно, что даже и упоминать о нем не стоит.

Поп Бурундуков, наевшись раков под пиво, выбежал перед катком, вытаращил глаза, выставил вперед две руки, которые заканчивались одна просто неясно чем, а другая — дулей с крестом в ней, прокашлялся и сказал гучным басом: “Гой, нечистая! Сгинь”. В это время пришел в сознание Петр Личиков, который, продрав глаза, воскликнул: “О! Батюшка, а вы-то какими…” Но поп Бурундуков перебил его словами: “А чтоб тебя…” Каток остановился. Наполовину заасфальтированный дьяк Бурундуков, отрывисто кашляя и задыхаясь, продолжал: “Да поможет нам Бог. С нами святая сила…” Вокруг Бурундукова начала собираться толпа. Старец Хрюльников сопел носом и стискивал губы, отчего сигарета двигалась как чайная ложка, коей тают кубики сахара.

— Умрет, — сказал Хрюльников.

— Понятно дело, умрет, — сказал, утирая рот, муж Ноны Мордюковой. И действительно, поп Бурундуков, подрагивая левым веком и нижней губой, умер.

Вокруг руки сантехника Баритонова собралось скопище, я бы даже сказал, море муравьев. Но у муравьев, как известно, свой язык, поэтому лучше уж я перестану писать дальше и дам вам возможность насладиться тихим шелестом хитина муравьиных челюстей.
Близился закат, похожий немного на

* * *

—А знаешь ли ты, Петруша, что такое черепно-мозговая травма? — сказал дед Егор, разминая “козью ножку”. — Ага, вот видишь, не знаешь, а уж я, Петруша, знаю, — сказал дед Митрофан и закурил сигару. Петруша заметил, как дым выходил не из ноздрей, а из затылка деда. “Да, этот точно знает”, — подумал Петруша, поправляя марлевую повязку и разглаживая на ногах складки… Там, белого халата. Дед Ермолай прокашлялся и сплюнул.

— А будь ты неладна. Эт еще что, вот помню, штука была. Сосед наш, ну тот, что с 35-ой, большевик Сергеев или Петров, запамятовал, то кадр был еще тот. Жена у него была, Клава, крановщица, хорошая баба была. Так вот, Клава его раз спрашивает, что тебе, Петров или Иванов, бес их знает, так что тебе, говорит, подарить? А он, дурак, возьми да ляпни: плиту, говорит, бетонную. Ну она и подарила. Курил он на балконе часто. Так вот она ему ее прямо на балкон — голову в таз вмяло. Вот это я понимаю, черепно-мозговая травма. Ну, дурень, видишь, что баба серьезная, так че ж ты, олух, дурку гонишь.

— А Клава что потом?

— Да так, ничего. Сама померла. Сердечное что-то. Хорошая баба была.

БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ

“…батюшки! За что!.. за что?! Батюшки… Ну что я, я-то зачем… Помилосердствуйте, помилосердствуйте… Ну куда вы, не надо, слышите, не надо… Не надо, я сказал, ну зачем, за что, бросьте… Бросьте… Бросьте, я сказал, пусти, пусти, с-сука!.. Руки! Руки, я сказал, я сказал, пустите… Бросьте. Меня?! Жертвой! За что! За что!!! Помилосердствуйте, я жить хочу!!! А! Мама-а, мамочка-а-а, а-а-а!!!”

В Петра Ивановича выстрелили из гранатомета. Сначала он сделал широкие, как будто от удивления, глаза и выгнул назад спину, как будто перед ним проезжал по луже какой-нибудь автомобиль. Снаряд влетел ему прямо в живот, чуть выше пупка. Сначала его рубашку разорвал снаряд сам по себе, еще не взорвавшийся. Потом по его животу и одежде пробежали кольца, такие же, как и на воде, когда в нее бросить камушок, только шире и медленнее. Вот начинает разрываться его живот. Из трещины, похожей на соединенные контуры лепестков цветка, показывается окровавленный клубок кишок, отдаленно напоминающий желе из “мозга” грецкого ореха. Вот изо рта и носа Петра Ивановича летят первые струйки крови. Глаза наливаются красным. Дальше все идет побыстрее. Кишки расплетаются в воздухе перед самим лицом Петра Ивановича, его лицо корчится и сворачивается в беспросветно унылую гримасу и даже успевает один раз моргнуть. Дальше Петра Ивановича как бы слегка отбрасывает назад. В его разведенные руки, оплетенные его же собственными кишками, падают его почки и мышцы. В правую руку Петра Ивановича ложится его сердце, которое еще в полете, до касания с ладонью, успевает сократиться, и вся правая ладонь Петра Ивановича по локоть оказывается темно-алой, даже фиолетовой. Дальше по обе стороны разлетаются, как кости, брошенные на собачий апорт, ребра Петра Ивановича. Одно из легких в полете задевает щеку Петра Ивановича, и он даже успевает поморщиться и сказать неприличное слово, но уже без глаз. Петр Иванович выплюнул их, как косточки вишни, в разные стороны. Один из глаз Петра Ивановича попал в один из глаз мальчика, проезжавшего на велосипеде мимо реки Днепр, а другой — влетел в открытую форточку ресторана Le Jardin, что в районе станции метро “Днепр”, ударился об ухо шеф-повара Оливье Люмьера и свалился в тарелку с каким-то супчиком. Второе легкое упало неизвестно куда. Правая ладонь, уже успевшая куда-то отлететь, разжала сжавшееся сердце, которое откатилось чуть вбок, рядом с левой почкой. Ноги отбросило куда попало, одну даже вверх. Сам же таз почему-то откинуло прямо в голову, которая являла собой фактически бюст Петра Ивановича, помахивавший слегка оборванными по локти руками. А с мозгами почти ничего не стало, разве что левое полушарие немного вытекло через правую ноздрю прямо на язык, выпавший куда-то в район лобковой кости.

Вот и всё.

СИАМСКАЯ ЗЕМЛЯ

— Кристина, Кристина… Ну что ты молчишь? Ну не молчи, ну пожалуйста, ну глянь… Гляди-гляди, какой тюльпан. Ты мой тюльпан, цветок моего сердца. Ты мой цветочек, мой самый любимый цветочек, Кристина… Кристина… Ну где ты, Кристина? Волга моя матушка, Кристина, друг мой верный, Кристина, ягода моя, лада ты моя… Кристина, дай ладошку, дай на дорожки погляжу… Вот линия любви, а вот жизни… Кристина… Кристина!
Он остался один. Совсем один. Последний человек на… Только он и…

“Даже оставшись в одиночестве, он продолжает вести мысленный диалог со своими друзьями и недругами, с Богом или даже с самим собой, с современниками или представителями других исторических эпох”.

Имя в звательном падеже дает возможность влиять на носителя имени, провоцирует беседу, спряжение, единение двух живых существ…

* * *

Ты видишь деревья с ветвями, похожими на морщины моего лба, и желтыми и сухими, как моя кожа, листьями? Ты видишь деревья и птиц, которые в них поют свои песни, а не листы никчемной шелестящей бумаги? Ты видишь закат на небе? Ты веришь, что это есть моя обитель, давшая жизнь мне, а значит, и всем вам? Ибо вы есть части меня, так же как ветви есть части дерева. Мы с вами одно целое, ибо вы есть мои дети, и вы находитесь под покровом моего могущества, а я есть давший вам жизнь, святой и непорочный Дух Предка. Ибо я есть давший вам имена Дух Предка. Вы помните свои имена?

Я хочу рассказать вам миф. Когда-то очень давно, когда Солнце никогда не заходило, а Луна плавала между волнами, как рыба. Когда на Земле царило постоянное лето, а у птиц не было крыльев, и сами птицы были маленькими, голыми и немощными птенцами. Когда муравьи не строили муравейников, были крылатыми и жили сами по себе. Когда деревья держали на себе небо, Солнце и звезды. Вот когда это произошло.

Однажды птицам надоело ползать в траве, и они украли у муравьев их крылья, они летали от дерева к дереву, пели песни радости и восторга и парили высоко в небе, унося его на своих крыльях. Очень раздосадовались муравьи и очень злы они были на птиц, но никак не могли их достать из неба. И муравьям оставалось только ползать по траве и деревьям и больше ничего. Вот так шло время, а муравьи все жили в досаде и горести, стиснув крепко челюсти и ползая по деревьям. Так долго длилась эта досада, что муравьи и сами не заметили, насколько сильными стали их челюсти. И вот однажды, когда они ползали по деревьям, они отгрызли листья деревьев и несли их в своих челюстях по веткам. Казалось, что листья отделились от веток и пошли по стволам своим ходом — настолько большими были листья и настолько маленькими были муравьи. Подул ветер, и листья с муравьями полетели по воздуху и легли на землю. Так муравьи нашли способ вновь подняться в воздух. Но листья, отобранные у деревьев, лежа на земле, пожелтели. Так наступила осень — первая осень на Земле.

Муравьи, чтобы укрыться и согреться, начали строить себе муравейники из оставшихся соломинок травы и веточек деревьев. Деревья теперь стали совсем голые, как рога. Деревья обиделись на муравьев и встали из земли телами огромных носорогов, так что рогами их были стволы, которые когда-то росли из-под земли. Деревья встали из-под земли и унесли на себе Солнце далеко-далеко к закату. Наступала зима, и птицы теперь должны были улететь в теплые края. Та-ак, муравьи прогнали прочь птиц, укравших у них крылья, и запустили чередование зим и лет, весен и ясеней. Так появились времена года и начался отсчет времени. А муравьи укрылись на зиму в теплых муравейниках.

ГАЗЕТА

ают ее по роли тетки Секлеты в художественном фильме “За двумя зайцами” и ролям в спектаклях “Вечер” М. Дунина, “Ретро” А. Галина, главной роли в спектакле “Визит старой дамы” Ф. Дюрренматта. В архивах музеев и памяти старшего поколения остались ее роли в спектаклях украинских советских драматургов.
Ее смерть — горе для всех, любивших ее в жизни и на сцене. Но счастье, что она была в ис
входящих в него слов. 9. Помещение между потолком и крышей дома. 10. Обоюдоострое колющее оружие с коротким клинком. 11. Весь водный покров Земли, окружающий материки и острова. 14. Рискованное и сомнительное дело. 15. Крутой и глубокий обрыв, бездна. 16. Город и порт на Азовском море. 18. Плетение из
Лодка резиновая “Уфимка-22”, 2-местная, новая; головка в сборе, новая, к лодочному мотору “Ветерок-8”. Тел. 4111780, Андрей.

* * *

Полковник Серов на цыпочках прошел по коридору и прислонил ухо к одной из дверей. Потом он присел и посмотрел в замочную скважину. Кругом все было тихо. Пошарив по карманам и утирая рукавом мундира пот со лба, волнующийся полковник вытащил звенящую связку металла и открыл свою дверь.
“Обыскивали”, — промелькнула первая мысль в голове полковника.

В комнате действительно все было довольно разбросано кое-как. На столе были подсвечник, кнопки, 3 жабы и то ли 3, то ли 4 карася, а также пустая бутылка из-под пива и начатая колбаса.

“Я все понял, — думал полковник. — Они дали мне знак: если ты, полковник, не ускачешь в болото, как жаба или не уйдешь под воду с глаз долой, как карась, то жизнь твоя потухнет и растает, как потухла и растаяла эта свеча. Ясно, но к кому мне пойти? А хотя нет, они дали мне знать: молчи, полковник, как рыба, и не квакай, как жаба, а не то твой череп будет такой же пустой, как и эта бутылка. А, не-не-не... Точно, точно, вот как: не сиди все время на одном и том же месте, как на кнопке, а бери пример с жаб и карасей, не будь дрябл, вял и ленив, как колбаса, помни, что жизнь — она так же хрупка, дрожаща и так же легко тает, как пламя свечи. Точно! Да, да, да, вот оно! Вот спасибо вам, друзья, спасибо. Спасибо вам за все. Искренне вас люблю. Я жаба. Я жаба. Я жаба, я карась. Ква-а, ква-а-а-э, квэ-э!!! Я жаба-жаба-жаба. Я карась. Я теперь ничего не боюсь. Ничего!”

ВОДА

Лед как стекло тает — воду пьет стеклодув.
Вода есть великий скульптор или скульптура. Любое общее состоит из частного. Любое частное само является общим, лишенным какой-либо четко различимой истины, т.е., общее однородно, а частное — неоднородно (информация). Не следует путать частное с частью общего или целого, лишенной в однородных условиях частей общего, т.к. они ничто. Из общего путем образования ничто родились часть и частное.

Остатки есть не что иное как необратимо распавшиеся, растворившиеся конструкции вероятности. Изображение есть нанесенные остатки (их совокупность), упорядоченные, носящие характер сходных конструкций, имитирующих целое в частном. Имитация — попытка воссоздать конструкции или влияющие факторы в памяти окружающего. Освещенное должным образом изображение всколыхиваемо, как ветром колосья молекул, и имитирует оставившее. Слово — прорастающее в звук изображение или мазок, т.е., остаток вымершего изображения.

Энергия расслоилась, дифференцировалась, как в стакане при испарении воды остаются следы слоев менисков или как в древе при изменении однородности условий появляются древесные кольца. Наша связь с энергией подобна Луне, т.е., наш мир-луна своим притяжением-временем вызывает приливы-перепады уровня воды. Стакан — остатки. О самой энергии будет трудно узнать, т.к. мы мозем сгореть в атмосфере. Или по-другому. Расслоившаяся энергия, как в древесных кольцах, может, в отличие от тех, перескакивать, как электроны в электронных слоях атома, с одного слоя на другой. Время — переход энергии от тела к телу в любой форме.

Форма — твердый сплав остатков энергии. Цвет — слово форм. Форма без цвета — что пространство без времени. Цвет — слово форм. Множество уплотнений и складок — вот суть нашей мимики. Видеть, слышать, воспринимать тепло... Проявления одного и того же — волнового воздействия, но мы воспринимаем фрагменты его и нам кажется, что они четко разграничены.
Как эти конструкции атомов, эта гигантская иерархия позволяет нам воспринимать именно так?
Имеется определенный логический предел запоминания фрагменчатых сновидений.
Родинки и “накипь” на голове индюка относятся как зерно к взрослому растению, т.е., имеют сходную, зачаточную структуру.

НУДИСТ

Я нудист. Я, знаете ли, не люблю отрывистости, фрагментарности и неоконченности. Вот взять, к примеру, Венеру Милосскую, ну что это за женщина без рук? Какой-то обломок мрамора, а все ходют и восхищаются: “Ах, какое совершенство...” Ну какое тут совершенство, скажите на милость? Калека какая-то безрукая недоделанная. Одни говорят про нее, что видите, мол, как вредно грызть ногти. Я бы сказал так: что видите, как вредно пить талидомид. Это от него у людей кисти прямо от плечей росли, а у нее и тех нету.
Или взять одежду — ну скажите на милость, что хорошего летом в плавках ходить? Или в купальнике? Все прикрыто, толком ничего не ясно, какие-то выпуклости да бугорки. А вот если снять плавки, так сразу все на свои места станет, все понятно, что к чему. И спокойнее как-то. Не люблю я отрывистости.

Или взять рыцарские латы. Ну, это уже, знаете, слишком — человека, как жука, на членики разделить, да еще и в железный панцирь заковать. Такое чувство, что человек из каких-то железных кубиков сделан. И скажите на милость, как в таких латах в туалет ходить, а? Я бы лично взял — и Венере этой, Милосской, надел на голову шлем с забралом и перьями. Вот бы номер был. Статуя голой бабы, без рук — и в шлеме с перьями и забралом. Вот так вам, противники нудизма!

СОСТАВ

Природная минеральная вода “Куда уходит детство”.

Вода Н2О;

Анионы:

НСО3-;

SO42-;

Cl-;

Катионы:

(Na+K)+;

Ca2+;

Mg2+;

Концентрация СО2 не менее.

Молекулы воды состоят из одного атома кислорода и двух атомов водорода по бокам. Атом водорода состоит из одного протона и одного электрона, а атом кислорода — из восьми протонов, восьми нейтронов и восьми электронов.

Анион НСО3- состоит из атома водорода, атома углерода и трех атомов кислорода, в пространстве все это напоминает букву . Про атомы водорода и кислорода мы уже говорили, за исключением того, что у одного из атомов кислорода нема электрона.

Атом углерода состоит из двух ящичков и трех котят. В одном ящичке лежит один и один и один и один и один и один и один и один и один шарик, а в другом бумажечка со словом “автобус”. Анион

SO42- состоит из атома серы и четырех атомов кислорода. Про кислород мы уже говорили, а сера — серая.

Натрий и калий — сиамские близнецы. Они срослись головами, причем макушками, поэтому разделять их — дело медиков, а не писателей. Писатели не могут про такое писать. Не могут, и всё. У кальция сломана ключица. Когда он шел домой из гастронома в авоське, на него с балкона шестого этажа упала шестнадцатилетняя девочка. Девочка хрустнула и разломалась на две половинки, она мало жила, она мало знает, а у кальция ключица — вдребезги, потому что кости у него хоть и крепкие. Магний.

Цэ О Два, он же Мао Дзэ Дун, растет в теплицах и похож на маленькую черепашку, такую же пугливую и с желтыми пятнышками.
Забыл сказать про хлор.

* * *

Любовь — это не чувство для забившихся в угол. Любить надо красиво. А знаешь, отчего люди любят? Чтобы получить удовольствие? Ну, некоторые так делают, чтобы получить удовольствие, но это секс. Но ведь есть люди, которые любят других людей и без секса. Вот например я, — люблю Ахматову, хотя ее уже нет. Можно любить и не людей, и даже без секса, в данном случае зоофилии. Вот например, я люблю синих китов, хотя... Ну, тут все понятно. То есть люди могут еще, а многие — только, любить не человека самого по себе, как физическое тело, а невидимые веточки, которые растут из этого человека, что-то, что есть у него независимо от его тела. То есть люди — они как бы совсем со стороны выглядят как перекати-поля, где человек в центре, а из него во все стороны растут веточки. У мудрого старика этих веточек так много, и они такие большие, что его самого уже и не видно в центре. И чем этих невидимых веточек больше, тем человек совершеннее, и тем ему лучше, ведь он:
1) во-первых, он как бы в муфте своеобразной находится, и ему не больно, если вдруг он упадет или ударится;
2) а во-вторых, к нему, такому разветвленному и цепкучему, все липнут, или он ко всем, как репей.
Так что как ни крути, а прилип я к тебе, и ты ко мне прилипла, переплелись наши веточки, наше гнездышко, мое Солнышко.

ТЕЛЕВИЗОР

Я устал, и мне совсем ничего не хочется. Мне даже не хочется думать. Вообшче. Ни о чем. Я даже не могу нормально сесть, взяться за голову и подумать, нормально ли это вот так ничего не хотеть. Мне абсолютно ничего не хочется. Я об этом уже говорил, но мне лень замечать это и не повторяться.

Вот сейчас я забыл, о чем я хотел сказать. Это неважно. Я перечитываю, что я уже написал, и нахожу это просто расписыванием ручки. Мне иногда страшно. Но об этом я потом, хотя я уже про это и рассказывал. Просто я вспомнил, что хотел сказать. Раньше, когда я пил спиртное, на мне это как-то сказывалось. Вот, собственно, и всё. А что я хотел сказать перед этим, я забыл. Ну хоть какой-нибудь образ…

На столе лежит красный карандаш. Он похож на Солнце, потому что красный, и на карандаш, нет, на стакан, потому что у него тоже 6 граней. А еще он похож на тюльпан, потому что красный.
Сейчас мне хочется лечь на диван и включить телевизор. По первой какой-то черно-белый фильм с балконами и ностальгической музыкой. По второй футбол. По третьей показывают воробушка, на которого смотрит мальчик. По третьей, нет, по четвертой снова футбол, только, по-моему, другой. А дальше я не помню, на какую я цифру нажал, там кто-то входил в двери. По-моему, женщина.
Потом я выключил телевизор и вышел из зала, по-моему, мужчиной.

Акимов Юрий

<< Предыдущая

| Содержание |

Следующая >>